Уильям Фолкнер - Шум и ярость

– Он точка в точку так делал, – сказал Ластер. – Видно, мне биту надо другую.

– Так вот ты чем занят, – сказала Дилси. – Дай-ка сюда пест.

– Ничего с ним не поделалось, – сказал Ластер.

– Дай его сюда, – сказала Дилси. – Но сперва поставь пилу на место.

Он поставил пилу, принес пест. И снова раздался плач Бена, звук безнадежный и длинный. Шум. Ничего более. Как если бы – игрой соединения планет – все горе, утесненье всех времен обрело на миг голос.

– Слышите, мычит, – сказал Ластер. – Вот так он все время, что мы во дворе. Не знаю, что это сегодня с ним.

– Веди его сюда, – сказала Дилси.

– Идем, Бенджи, – сказал Ластер. Сошел по ступенькам, взял за руку. Бен пошел покорно, плач его подобен был пароходным сиплым гудкам, чей медленный звук возникает и гаснет как бы с опозданием.

– Сбегай за его шапкой, – сказала Дилси. – Только тише, не потревожь мис Кэлайн. Ну, быстрей. И так замешкались.

– Она все равно услышит Бенджи, если не уймете, – сказал Ластер.

– Выйдем со двора, он и уймется, – сказала Дилси. – Чует он. Потому и плачет.

– Чует – а что чует, мэмми? – спросил Ластер.

– Ты беги за шапкой, – сказала Дилси. Ластер ушел. Дилси с Беном остались стоять в дверях погреба, Бен ступенькой пониже. Ветер гнал по небу облачные клочья, их быстрые тени скользили убогим огородом, поверх щербатого забора, через двор. Дилси медленно, мерно гладила Бена по голове, разглаживала челку на лбу. Он плакал ровно и неторопливо. – Тш-ш-ш, – сказала Дилси. – Тихо. Еще минутка – и уйдем отсюда. Ну, тихо же. – Бен плакал спокойно и ровно.

С матерчатой шапкой в руке вернулся Ластер – в новой жесткой соломенной шляпе с цветной лентой. Шляпа эта резко обрисовывала, высветляла, как юпитером, углы и грани черепа. Столь своеобразна была его форма, что на первый взгляд казалось, будто шляпа не на Ластере надета, а на ком-то, стоящем вплотную за ним. Дилси покосилась на шляпу.

– А почему не в старой своей? – сказала она.

– Я не мог ее найти, – сказал Ластер.

– Так я и поверила тебе. Ты ее с вечера еще небось запрятал, чтоб не найти было. Новую шляпу решил загубить.

– Ой, мэмми, – сказал Ластер. – Дождя ж не будет.

– Как ты можешь знать? Ступай старую одень, а эту спрячь.

– Ой, мэмми.

– Тогда зонтик возьми.

– Ой, мэмми.

– Одно из двух, – сказала Дилси. – Или старую шляпу, или зонтик. Мне все равно что.

Ластер ушел в хибару. Бен ровно плакал.

– Идем, – сказала Дилси. – Они нас догонят. Пойдем пение послушаем. – Они обогнули дом, пошли по аллее к воротам. – Тш-ш, – время от времени повторяла Дилси. Дошли до ворот. Дилси открыла калитку. Позади в аллее показался Ластер с зонтиком. Рядом с ним шла женщина. – Вот и они, – сказала Дилси. Вышла с Беном за ворота. – Ну, теперь уймись. – Бен замолчал. Ластер и Фрони, мать Ластера, поравнялись с ними. На Фрони – худощавой, с плоским приятным лицом – была украшенная цветами шляпа и ярко-голубое шелковое платье.

– Это платье, что на тебе, – оно твой шестинедельный заработок – сказала Дилси. – А если дождь польет, что ты тогда будешь делать?

– Мокнуть буду, – сказала Фрони. – Моему приказу дождь пока не подчиняется.

– Мэмми всегда думает, что дождь польет, – сказал Ластер.

– Если я не подумаю, то не знаю, кто еще об вас подумает, – сказала Дилси. – Ну пошли, а то опаздываем.

– Нынче проповедь будет говорить преподобный Шегог, – сказала Фрони.

– Да? – сказала Дилси. – А кто он такой?

– Из Сент-Луиса, – сказала Фрони. – Большой мастак на проповеди.

– Хм, – сказала Дилси. – Проповедник нужен такой, чтоб научил страху божьему эту нашу нынешнюю непутевую молодежь.

– Преподобный Шегог будет, – сказала Фрони. – Объявлено было.

Они шли улицей. Во всю ее нешумную длину нарядными группами двигались, направляясь в церковь, белые – под ветровыми колоколами, в переменчивых проблесках солнца. Ветер налетал порывами с юго-востока, сырой и холодный после недавних теплых дней.

– Вы бы не брали его в церковь, мэмми, – сказала Фрони. – А то меж людей разговоры.

– Меж каких это людей? – спросила Дилси.

– Да уж приходится выслушивать, – сказала Фрони.

– Знаю я, какие это люди, – сказала Дилси. – Шваль белая, вот кто. Мол, для белой церкви – он нехорош, а негритянская – для него нехороша.

– Так ли, этак ли, а люди говорят, – сказала Фрони.

– А ты их ко мне посылай, – сказала Дилси. – Скажи им, что господу всемилостивому неважно, есть у него разум или нет. Это только для белой швали важно.