Ги Мопассан: Развод

— Вы очень любезны, сударь.

— Вы остановились в отеле?

Она назвала лучший руанский отель.

— Так вот, мадмуазель, не разрешите ли вы вашему будущему... нотариусу пригласить вас пообедать сегодня вечером?

Она как будто робела, беспокоилась, колебалась; потом решилась.

— Хорошо, сударь.

— Я зайду за вами в семь часов

— Хорошо, сударь.

— Значит, до вечера, мадмуазель?

— Да, сударь.

И я проводил ее до двери.

В семь часов я был у нее. Она принарядилась для меня и была со мной очень кокетлива.

Я повел ее обедать в ресторан, где меня знали, и заказал умопомрачительный обед.

Через час мы уже стали большими друзьями, и она рассказала мне свою историю. Сообщила, что она дочь светской дамы, соблазненной одним дворянином, и воспитывалась у крестьян. Теперь она богата, так как унаследовала крупные суммы от отца и матери, имена которых она ни за что, ни за что не назовет! Бесполезно ее уговаривать, бесполезно умолять, она ничего не скажет. Я не слишком этим интересовался и стал расспрашивать о ее состоянии. Она тотчас заговорила, как женщина практичная, уверенная в себе, уверенная в цифрах, актах, доходах, процентах и денежных вкладах. Ее компетентность в этих делах тотчас внушила мне большое доверие к ней, я стал очень любезным, сохраняя, однако, сдержанность. Но ясно дал ей понять, что она мне нравится.

Она жеманничала, но не без приятности. Я угостил ее шампанским, выпил сам, и это вскружило мне голову. Тогда я вдруг почувствовал, что становлюсь предприимчивым, и мне стало страшно, страшно за себя, страшно за нее, потому что она тоже была, наверно, слегка возбуждена и могла не устоять. Чтобы успокоиться, я снова заговорил о приданом, — сказал, что в этом вопросе все надо установить точно, так как мой клиент — деловой человек.

Она весело ответила:

— О, я знаю. Я привезла все документы.

— Сюда, в Руан?

— Да, в Руан.

— Они у вас в отеле?

— Ну, да.

— Вы мне их покажете?

— Конечно.

— Сегодня вечером?

— Да.

Это избавило меня от всяких околичностей. Я уплатил по счету, и мы отправились к ней.

Она действительно привезла все бумаги. Я не мог сомневаться, я их держал, трогал, читал. Я не помнил себя от радости, у меня тотчас же явилось сильное желание поцеловать ее. Желание, разумеется, целомудренное, желание довольного человека. И в самом деле я поцеловал ее. Один раз, два раза, десять раз... а тут еще подействовало шампанское... Словом, я не устоял... или нет... вернее... она не устояла.

Ах, сударь, хорош я был после этого... А она! Она плакала в три ручья, умоляя меня не выдавать и не губить ее. Я обещал все, чего она хотела, и удалился в ужасном состоянии духа.

Что делать? Я обольстил свою клиентку. Это бы еще не беда, если бы у меня был для нее жених, но его у меня не было. Я сам был этот жених, — наивный, обманутый, обманутый самим собой. Вот так положение! Правда, я мог ее бросить. Но приданое, крупное, чудесное приданое, осязаемое, надежное приданое! А потом, имел ли я право бросить бедную девушку после того, как обманул ее таким образом? Да, но сколько забот в дальнейшем! Разве можно быть спокойным с женой, которая так легко поддается обольщению?

Я провел ужасную ночь в нерешительности, терзаясь угрызениями совести, мучаясь опасениями и самыми ужасными сомнениями. Но поутру мои мысли прояснились. Я изысканно оделся и ровно в одиннадцать явился в отель, где она остановилась.

Увидев меня, она покраснела до ушей.

Я оказал ей:

— Мадмуазель, мне остается только одно средство загладить свою вину: я прошу вашей руки.

Она прошептала:

— Я согласна.

И мы поженились.

Полгода все шло хорошо.

Я передал свою контору, жил, как рантье, и, по правде сказать, ни в чем, ну, решительно ни в чем не мог упрекнуть свою жену.

Однако постепенно я стал замечать, что время от времени она надолго отлучалась из дому. Это случалось в определенные дни: одну неделю — во вторник, другую — в пятницу. Я решил, что она мне изменяет, и стал за ней следить.

Был вторник. Она вышла из дому около часу дня, пошла по улице Республики, за дворцом архиепископа повернула направо, спустилась по улице Гран-Пон до Сены, направилась вдоль набережной, перешла по мосту Пьера через реку. Тут она стала проявлять беспокойство: то и дело оборачивалась, оглядывала прохожих.

Меня она не узнала, так как я переоделся угольщиком.

Наконец она вошла в здание вокзала на левом берегу реки. Я больше не сомневался, — ее любовник приедет поездом в час сорок пять.