Александра Авророва - Развод по-русски

Вера сидела перед зеркалом и критически обозревала собственное отражение. Итак, тридцать три года. Это по паспорту, а на вид? Ну, с таким выражением лица меньше никто не даст. Неужели у нее всегда настолько озабоченный взгляд? Тоже мне, великий мыслитель современности! На лице молодой женщины в день рождения должна играть беспечная радость — и уж по крайней мере не тягостные раздумья о смысле жизни. Вера изобразила легкую улыбку. Сразу стало гораздо лучше, однако все еще не хорошо. «Неужели это действительно я? — изумленно подумала она. — Эта, извините, зрелая баба, правда, пока без седых волос, зато с какой-то дурацкой складкой на шее и мелкими морщинками возле глаз. Эта посторонняя особа, занятая своими никому не интересными житейскими проблемами, когда я-то знаю, что они не стоят выеденного яйца, потому что мир прекрасен. Да, уж я-то знаю, что мир прекрасен, что мне восемнадцать, что глупо быть серьезной и что я никогда не умру. Как я оказалась в этом чужом теле и в этой чужой жизни?»

Вера вздрогнула, заметив, как в зеркале что-то мелькнуло. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь из гостей застал ее, увлеченно корчащей рожи. Но, слава богу, испугал ее не гость. В безжалостном стекле возникло юное прелестное лицо сестры Лизы. Перед нею не стыдно, она родная. Единственный по-настоящему родной человек на земле.

— Верунчик, — Лиза весело провела рукой по Вериным волосам, нарушив праздничную укладку, — ты что? Раз — и исчезла.

— Я решила, все уже достаточно напились, чтобы этого не заметить, вот и позволила себе пять минут отдыха. Надо идти к ним, да?

— Вовсе не надо, раз тебе не хочется. Они действительно ничего не замечают. А ты смотришь, сильно ли постарела? — со свойственной ее характеру простодушной откровенностью поинтересовалась Лиза. — Ну-ка!

Она чуть отступила, чтобы лучше видеть.

— Тридцати трех тебе не дашь, это точно. Двадцать восемь — потолок. И в жизни не догадаешься, что ты учительница. Стрижечка тебе эта очень идет. Хотя, конечно, в твоем возрасте пора наносить макияж иначе.

— В каком смысле? — уточнила Вера.

— Ну, сперва тон на все лицо и на шею, а потом помада и тени. Тогда вот здесь и здесь морщин будет не видно и потянешь на двадцать пять. Всего на два года старше меня. Так стоит ли из-за двух лет переживать?

И Лиза шутя пихнула сестру, умудрившись усесться второю на довольно тесный пуфик.

— Кстати, — с трудом сдерживая улыбку, сменила тему Вера, — раз уж мы без посторонних… Вы что, с ума сошли со своим Борисом? Я не могу принять такой подарок. Объясни ему это. Мне самой неловко, а ты можешь.

— И не подумаю! От подарков не отказываются. Это неприлично.

— Неприлично дарить малознакомому человеку вещь, стоимость которой превышает его полугодовую зарплату. Долларов триста эта стиральная машина стоит, ведь так?

— Обижаешь! — хмыкнула Лиза. — Я выбрала самую лучшую. Подороже.

— Тем более!

Вера с легким недоумением обнаружила, что стоило ей заговорить, как она автоматически вернулась к привычному стилю поведения, подходящему тридцатитрехлетней серьезной женщине, а не восемнадцатилетней девчонке, какой она чувствовала себя в глубине души. И ведь это не притворство, а нечто иное. В ней словно живут сразу два разных существа, и одно из них скрывается даже от близких. Будучи учителем литературы, Вера часто подобным образом анализировала как свои, так и чужие чувства, полагая это основой любимого предмета, однако додумать интересную мысль не успела, отвлеченная ответом собеседницы.

— Подарок не от Бориса, а от меня, а от меня тебе принять вполне прилично. У нас с ним сейчас такой период, что я могу раскрутить его на любую сумму. Боюсь, когда мы поженимся, такая лафа закончится, поэтому надо ловить момент. Борька вообще-то шириной души не отличается, это у него временное помрачение, уж очень он на меня запал. А мне даже спокойнее, что машина подарена тебе, а не мне. Вдруг мы с ним поссоримся, а он из тех типов, которые запросто могут взять и отобрать свои подарки. Возьмет и снимет с меня вот эти брюлики, и даже глазом не моргнет. А у тебя машину отбирать не станет, тебя он боится. Вот и останется вещь в семье, и не придется тебе портить руки стиркой.

Лиза рассуждала с радостным оживлением, от которого Вере становилось особенно больно. Хотя давно пора бы привыкнуть!

— Господи, Лизка! Ну, откуда в тебе такой цинизм? Как я умудрилась тебя такую вырастить, а? — огорченно и чуть иронически произнесла старшая сестра, нежно прижимая к себе голову младшей. — И винить мне некого, кроме себя. Гнать надо такого педагога, как я, из школы поганой метлой.