Ги Мопассан - Иветта

На другой день Иветта с утра отправилась одна посидеть там, где Сервиньи читал ей о муравьях.

«Не уйду, пока не приму окончательного решения», — твердила она про себя.

Перед ней, у ног ее, струилась вода, бурливая вода проточного рукава реки, полного пучин и водоворотов, которые мчались мимо в беззвучном беге, образуя глубокие воронки.

Она уже со всех сторон обсудила положение и все возможные выходы из него.

Как ей быть, если мать не выполнит до конца поставленных условий, не порвет со своей жизнью, обществом и всем прочим и не укроется вместе с нею в каких-нибудь далеких краях? Тогда она, Иветта, должна уехать… бежать одна. Но куда? Чем она будет жить?

Трудом? Каким? К кому она обратится за работой? Кстати, унылая, убогая жизнь работниц, девушек из народа, казалась ей немного унизительной, недостойной ее. Она подумала было сделаться гувернанткой, как юные героини романов, а потом пленить сердце хозяйского сына и стать его женой. Но для этого надо быть знатного рода, чтобы гордо ответить взбешенному отцу, когда он будет укорять ее в обольщении сына:

— Меня зовут Иветта Обарди.

Но гордиться своим именем она не могла. Да и способ этот был избитый и пошлый.

И монастырь не лучше. К тому же она не чувствовала ни малейшего призвания к монашеской жизни, благочестие находило на нее случайно и порывами. Нельзя надеяться, чтобы кто-нибудь женился на ней, на той, кем она была. Никакой помощи не могла она принять от мужчины и не видела ни выхода, ни верного средства спасения.

И потом она хотела совершить что-то смелое, поистине большое, поистине значительное, достойное подражания; и она избрала смерть.

Она решилась на это внезапно и спокойно, как на путешествие, не вдумавшись, не представляя себе смерти, не понимая, что это сон без пробуждения, уход без возврата, прощание навеки с землей и жизнью.

Со всем легкомыслием юного и восторженного существа она тотчас ухватилась за эту крайнюю меру. И стала обдумывать, как осуществить ее. Но все способы казались ей мучительными и неверными, к тому же вынуждали к насильственному действию, которое претило ей.

Она сразу же отвергла кинжал и пистолет, которые требуют опытной и твердой руки, а иначе могут только ранить, искалечить или изуродовать; отвергла вульгарную веревку, способ самоубийства для бедняков, смешной и некрасивый, а также и воду, потому что умела плавать. Оставался только яд, но какой? Почти все они причиняют страдания и вызывают рвоту. А ей не хотелось страдать, не хотелось, чтобы ее рвало. Тут она подумала о хлороформе, потому что прочла в хронике происшествий, как одна молодая женщина покончила с собой таким способом.

И тотчас же ей стало как-то радостно от принятого решения, она втайне возгордилась и залюбовалась собой. Теперь все увидят, какова она, узнают ей цену.

Она вернулась в Буживаль, зашла в аптеку и спросила немного хлороформа от зубной боли. Аптекарь знал ее и отпустил ей маленький пузырек наркотика.

Она прошла пешком в Круасси и там получила вторую склянку яда. Третью она добыла в Шату, четвертую в Рюэйе и к завтраку возвратилась с опозданием. После такой долгой ходьбы она сильно проголодалась и ела с наслаждением человека, нагулявшего себе аппетит.

Мать радовалась, глядя, как охотно она ест, и, окончательно успокоившись, сказала, когда они встали из-за стола:

— Знаешь, я пригласила провести с нами воскресный день всех друзей — князя, шевалье и господина де Бельвиня.

Иветта слегка побледнела, но не возразила ни слова. Сейчас же после завтрака она отправилась на станцию и взяла билет в Париж.

Весь день она ходила из аптеки в аптеку и покупала по несколько капель хлороформа.

Когда она вернулась вечером, все карманы ее были полны пузырьков.

На другой день она повторила эту процедуру и, случайно заглянув в аптекарский магазин, сразу получила четверть литра.

В субботу она не выходила из дому; день был пасмурный и прохладный; все время она провела на террасе, лежа в плетеном шезлонге.

Она почти ни о чем не думала, окончательно решившись и успокоившись.

На следующий день она захотела прихорошиться и надела голубое платье, которое было ей к лицу.

Глядя в зеркало, она вдруг подумала:

«Завтра я буду мертва. — И непривычная дрожь пробежала у нее по спине. — Мертва! Не буду говорить, не буду думать, никто больше не увидит меня. И сама я ничего этого больше не увижу!»

Она внимательно разглядывала свое лицо, как будто никогда не видела его прежде, особенно всматривалась в глаза, обнаруживала множество новых штрихов, улавливала в своих чертах их истинное, ей самой неизвестное выражение и удивлялась себе, как незнакомке или новой подруге.