Ги Мопассан - Иветта

Выходя из кафе «Риш», Жан де Сервиньи сказал Леону Савалю:

— В такую чудесную погоду не стоит брать фиакр. Если хочешь, пройдемся пешком.

— С удовольствием, — ответил ему друг.

— Сейчас только одиннадцать часов, мы придем в самом начале двенадцатого, спешить нечего, — заметил Жан.

Бульвар заполняла оживленная толпа, та веселящаяся, довольная толпа, что движется, пьет, шумит и струится в летние ночи, точно полноводная река. Местами огни кафе озаряли тротуар и посетителей, которые густым роем облепили столики с бутылками и стаканами, загромождая дорогу. А на мостовой мелькали красные, синие или зеленые глаза фиакров, и в освещенной витриной полосе на миг возникал угловатый контур бегущей рысцой лошади, фигура кучера на козлах и темный кузов кареты. Желтая обшивка юрбеновских фиакров яркими пятнами вспыхивала на свету.

Друзья шли неторопливо, покуривая сигары, перебросив пальто через руку; у обоих в петлице фрака был цветок, а цилиндр небрежно сдвинут набок, как это бывает в теплый вечер после хорошего обеда.

Еще со времен коллежа их связывала тесная, испытанная, прочная дружба.

Жан де Сервиньи, невысокий, стройный, чуть лысеющий, чуть помятый, очень элегантный, светлоглазый, с волнистыми усами над изящной формы ртом, неутомимый, хоть и томный с виду, крепкий, хоть и бледный, был из породы тех полуночников, которые как будто родились и выросли на бульварах, из породы тех хрупких парижан, в которых гимнастика, фехтование, душ и паровые ванны искусственно поддерживают нервную энергию. Он славился кутежами не меньше, чем умом, богатством, связями и широким радушием, а приветливость и светская галантность, казалось, были присущи ему от рождения.

Вообще же он был истый парижанин: беспечный, непостоянный, увлекающийся, деятельный и нерешительный, скептик, способный на все и ко всему безразличный; убежденный эгоист с великодушными порывами, он расточал свои доходы не в ущерб капиталу и развлекался не в ущерб здоровью. Холодный и пылкий, он постоянно давал волю чувству и тут же обуздывал его; игрушка противоречивых инстинктов, он уступал каждому из них, но в итоге руководствовался лишь трезвым рассудком прожигателя жизни, той флюгерной логикой, которая велит плыть по течению и пользоваться обстоятельствами, не давая себе труда способствовать им.

Приятель его, Леон Саваль, тоже человек богатый, был из тех красавцев-великанов, которых женщины провожают взглядом на улице. Казалось, этот великолепный тип мужчины — своего рода оживший монумент, образцовый экземпляр, какие посылают на выставку. Он был не в меру красив, не в меру высок, не в меру плечист, не в меру силен, он грешил избытком всего, избытком достоинств. Любовным победам его не было числа.

Когда друзья подошли к Водевилю, Саваль спросил:

— Ты предупредил эту даму, что придешь со мной?

Сервиньи рассмеялся:

— Предупреждать маркизу Обарди? К чему? Разве ты предупреждаешь кондуктора, что сядешь в омнибус на углу бульвара?

Несколько растерявшись, Саваль переспросил:

— Да кто же, в сущности, эта особа?

И друг пояснил ему:

— Она искательница приключений, содержанка, прелестная распутница, вышла бог весть откуда, бог весть как проникла в мир авантюристов и там сумела создать себе положение. А впрочем, не все ли равно? Говорят, что в девицах она прозывалась Октавией Барден, а значит, прозывается и теперь, потому что девкой она осталась во всех смыслах, за исключением невинности. Из слияния заглавной буквы имени и сокращенной фамилии получилось Обарди.

А все-таки она премилая женщина, и ты, при твоей наружности, неизбежно будешь ее любовником. Нельзя безнаказанно привести Геркулеса к Мессалине. Впрочем, если вход в этот дом свободный, как в любой торговый дом, то вовсе не обязательно покупать предложенный товар. Наживаются там на картах и на любви, но не навязывают ни того, ни другого. Выход тоже свободный.

Три года тому назад маркиза поселилась в квартале Звезды, квартале тоже подозрительном, и открыла двери своего салона для накипи всех материков, которая ищет в Париже применения своим опасным и порочным талантам.

И я попал к ней. Каким образом? Не припомню. Попал потому же, почему все мы бываем в таких местах, где играют в карты, где женщины не отличаются строгостью, а мужчины честностью. Мне нравится общество этих флибустьеров с фантастическими орденами, все они непременно иностранцы, аристократы, все титулованы и все, за исключением шпионов, не известны послам своих стран. Они разглагольствуют о чести по всякому поводу, вспоминают о своих предках без всякого повода и всегда находят повод рассказать свои похождения; все они хвастуны, лгуны, плуты, все они сомнительны, как колоды их карт, фальшивы, как их титулы, смелы поневоле — смелостью убийц, которые, отправляясь на грабеж, неминуемо рискуют жизнью. Словом, это, что называется, сливки каторги.