Ги Мопассан: Иветта

Явно думая о другом и не отводя взгляда от Саваля, маркиза заметила небрежно:

— До чего забавны эти дети!

Но Иветта рассердилась:

— Я никого не собираюсь забавлять. Я просто откровенна. Мюскад мне нравится, а он всегда ускользает от меня. Вот мне и досадно.

Сервиньи отвесил глубокий поклон.

— Я больше не покину вас, мамзель, ни днем, ни ночью.

Она в ужасе отшатнулась:

— Ну нет! Только этого не хватало! Днем еще ничего, а ночью вы меня стесните.

Он спросил дерзко:

— Почему, собственно?

Она ответила спокойно и смело:

— В дезабилье вы, должно быть, менее привлекательны.

По-видимому ничуть не встревожась, маркиза воскликнула:

— Послушайте, что они говорят! Такая невинность просто не правдоподобна.

— Вполне с вами согласен, маркиза, — насмешливо подхватил Сервиньи.

Иветта поглядела на него в упор и высокомерным, оскорбленным тоном произнесла:

— Вы совершили сейчас бестактность; за последнее время это стало часто повторяться.

И, повернувшись, она позвала:

— Шевалье, идите меня защищать — меня оскорбляют!

Подошел худощавый, смуглый, медлительный в движениях человек.

— Где же преступник? — с натянутой улыбкой спросил он.

Она кивнула на Сервиньи:

— Вот он; и все-таки я его люблю больше вас всех, потому что он не такой скучный.

Шевалье Вальреали поклонился:

— Каждый старается по мере сил. Возможно, у нас меньше достоинств, но не меньше преданности.

Тут подошел еще один мужчина; этот был высокого роста, с брюшком, седыми бакенбардами и зычным голосом.

— Ваш слуга, мадмуазель Иветта.

— А, господин де Бельвинь! — воскликнула она. И, обернувшись к Савалю, отрекомендовала:

— Мой присяжный претендент, большой, толстый, богатый и глупый. Таких я и люблю. Настоящий тамбурмажор… от табльдота. Да что это — вы еще выше его! Как же мне вас крестить? Вот как: я буду звать вас господин Родос-младший… в честь колосса [2] ...в честь колосса... — Подразумевается так называемый Коносс Родосский — гигантская статуя Аполлона вышиною в сто футов, воздвигнутая в древности греками на острове Родосе. , ведь он, несомненно, был вашим отцом. Но вам, вероятно, есть о чем поговорить друг с другом через головы других людей. До свидания!

И она устремилась к оркестру, чтобы попросить музыкантов сыграть кадриль.

Маркиза Обарди была задумчива. Она обратилась к Сервиньи, медленно роняя слова, лишь бы что-нибудь сказать:

— Вы постоянно дразните ее, портите ей характер и прививаете уйму недостатков.

— Разве вы не закончили ее воспитания? — возразил он.

Она сделала вид, что не поняла, и продолжала благожелательно улыбаться.

Но, увидев, что к ней приближается важный господин в звездах и орденах, она поспешила навстречу:

— Ах, князь, князь, как я рада!

Сервиньи снова взял Саваля под руку и увлек его прочь.

— Это последний из серьезных претендентов, князь Кравалов. А она, правда, прекрасна?

— По-моему, они обе прекрасны. Я вполне удовлетворился бы матерью, отвечал Саваль.

Сервиньи поклонился ему:

— Можешь располагать ею, мой друг.

Танцоры толкали их, занимая места для кадрили попарно, в два ряда, друг против друга.

— А теперь пойдем взглянем на шулеров, — сказал Сервиньи.

И они вошли в залу, где шла игра.

Зрители кольцом стояли вокруг каждого стола. Здесь говорили мало, и позвякивание денег, которые бросали на сукно или поспешно сгребали, порою примешивалось к говору игроков, как будто голос самого золота вступал в хор человеческих голосов.

Все мужчины были украшены необыкновенными орденами, фантастическими лентами, и хоть лица были разные, но осанка у всех одинаково строгая. Отличить их можно было главным образом по бородам.

Тут был и угловатый американец с бородой-подковой, и надменный англичанин с бородой, веером распущенной на груди, испанец с черным руном, растущим до самых глаз, римлянин с гигантскими усами, которыми Виктор-Эммануил [3] Виктор-Эммануил — итальянский король Виктор-Эммануил II (1820—1878). одарил всю Италию, австриец с бакенбардами и бритым подбородком, русский генерал, у которого над верхней губой грозно торчали два копья, и, наконец, французы с изящными усиками — словом, образцы фантазии, проявленной парикмахерами всего мира.

— Ты не играешь? — спросил Сервиньи.

— Нет, а ты?

— Здесь никогда. Лучше уйдем и вернемся в другой раз, когда будет поспокойнее. Сегодня здесь слишком много народу, ничего не предпримешь.