Радий Погодин - ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ

Много лет я удивляюсь трем вещам, Кант — двум, а я трем: самолету в небе, радиоприемнику в траве и картине Иванова "Явление Христа народу" внутри меня.

Самолету в небе хорошо удивляться лежа. Смотришь на самолета ничтожную точку и думаешь: "А чего он не падает, ведь он хоть и алюминиевый, но железный? И никакой винт у него не крутится. А ведь падали самолеты с неба. И горели. Война была. Как много их тогда падало".

И приемнику удивляться легко — вот он поет в ароматной траве никуда не включенный. Голосом певца Александра Малинина. Романсы поет без акцента. Хорошо поет. И я ему подпеваю. Без цыганщины — натурально.

Картине Иванова удивляться тоже легко — но трудно. Она дробится у меня в душе. То отдельно Христос. То отдельно Креститель. Я знаю, Иванов писал его со скульптуры Зевса Отриколи. Голову Христа — с головы Аполлона. Я много знаю всякого...

Чтобы собрать все фигуры, горы, долину, реку Иордан, камни на переднем плане, каменистую дорогу и снова фигуры, и воду быстротекущую, и цвет — много самозвучного цвета, нужен громадный холст. Мне кажется, что картина громадна — безмерна.

Вот старик — в чем душа, пытается встать, чтобы встретить Спасителя на ногах, чтобы заглянуть ему в глаза — старикам почему-то хочется заглянуть в глаза Иисусу Христу.

Картина собирается в моей душе и опрокидывается на меня, как небо, как ливень.

Критик Стасов назвал ее "хоровой картиной". Я возражаю: она скорее чистое соло Крестителя — Иоанна Предтечи. Но наготове скрипки, флейты и тамбурины. Но Христос... Что-то там с Христом...

Иду в Русский музей. Всякую расхлябанность в себе гашу. Всякую гордыню в себе гашу. Думаю: "Мог ли один человек даже за двадцать лет написать такое?" И отвечаю: не мог. И вспоминаю, что рукой гения водит Бог. Знал Иванов, когда начинал работу над этой картиной, что он гений? Наверное знал, он уже прикоснулся к Творцу, работая над "Явлением Христа Марии Магдалине". Тогда ему Бог шепнул: дерзай, Иванов, ты — гений. Что я знаю о гениях? Только то, что гению в коллективе быть неприлично. Может быть, поэтому Иванов избегал коллективов, компаний, секций и разговоров о самом главном. Он знал: самое главное — явление Христа народу.

Но Христос? Почему он такой на картине маленький? Меня это очень смущало. Я думал, шагая: "Гений, почему он Христа таким маленьким написал? Почему не в центре?"

Теперь-то мне ясно — Христос написан в правом верхнем четверике не случайно, не просто, а по научному японскому правилу "сильной руки". По этому правилу, исходящему из движения нашего глаза, предмет, поставленный в правом верхнем четверике холста, становится зрительным центром и вследствие этого центральной смысловой фигурой.

В музее постоять нужно у картины без суеты, позабыв о японском научном правиле, тем более что художник его не знал, — постоять и послушать гения.

И все-таки я называю мысленно эту картину первой русской картиной XXI века. Именно в XXI она будет понята всеми: и мной, и тобой, и вами...

Вхожу в зал. Тесновато. Может, даже грязновато. Много всего висит. Статуи стоят — мраморы. Золота блеск.

Где же картина, которая как небо?

Вон она, на противоположной от входа стене. И не очень большая. В роскошной раме такой широкой, такой фигурной, такой золотой, что вставлять в нее нужно зеркало для царя.

Это очень хорошая рама втиснула картину, как фарфоровую чашку. Стиснула мое сердце — оглядываюсь. Хочется уйти. Напротив другая картина висит — "Явление Христа Марии Магдалине". И кажется мне, что она размером поболее. Смотрю: на табличках — 1806х1858. Обе картины одинакового размера. Но "Явление Христа народу" — меньше. И злость берет. А злость — она, как грязь на стеклах очков.

Иду в соседний зал, как в пустоту. Приглядываюсь — на стенах Малевич. И ничего: не бунтует, не хулиганит — тихо висит, но как бы с ухмылкой. Иду в следующий зал. Наталкиваюсь на "Явление Христа". Что-то с ним стало — какая-то нелепая судьба. Та же светящаяся цветность, то же глазастое сомнение и вера. Но люди и природа побывали в какой-то жуткой зоне мутаций, там, где собаки, голуби и дети превращаются в чудовищ. Фи-лонов!

Иванов и Филонов. Кто их повесил рядом, соединив Малевичем — серебряной цепочкой? Может, директор В. А. Гусев? А может быть, искусствовед Ковтун? Если бы еще и роскошную раму отдали роскошному Карлу Брюллову. И красивые мраморы переставили в другие залы. Картина просит свободы. Зритель просит свободы возле нее. Христос предлагает свободу...