Радий Погодин - ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ

Он сел на траву, обиженный, но не безмолвный. Он смотрел на нас взглядом высокоразвитого инопланетянина. Глаза его за толстыми стеклами очков казались крошечными: как будто за иллюминаторами некой сферы сидят марсиане, шевелят щупальцами и обливают вас холодным надменным презрением.

И вот он начал вещать. Упоение, самозабвенно. Раньше я считал такие слова ничего не значащими, придуманными для дворянского стихосложения, но слушая Люстру, я проникал в их суть и как бы отдалялся от себя, чтобы взглянуть на себя же со стороны и увидеть, что я пуст, глуп, ленив и все-таки не завистлив.

— Пузыри вы! — восклицал Люстра добрейшим голосом. — Монгольфьеры! Витраж — Вит Ра. "Вита" — жизнь. "Ра" — солнце. Объяснений не требуется, а, пузыри? Очень правильное слово, хотя и не русское, и не такое древнее, как "дурак", или, скажем, "брага", но доказывает оно что? Что, скажем, и в средние века, сочиняя высокое по значению слово, люди, не задумываясь, обращались к Ра — к солнечному чуду. Вы, конечно, чуда не признаете, оно для вас темное суеверие — бабушкины сказки. Вы материалисты, душу вы отрицаете. У вас ее нет и не будет. И солнце вам нужно не как светоч жизни, но лишь для загара.

— Поговори — получишь, — добродушно сказал Степа. — Давай про витраж.

— Про витраж — Люстрин голос стал голосом сладкой сметаны. — Я думаю, второй слог следует рассматривать цельно — "раж". Страсть, упоение. Танцор вошел в раж. Поэтому и слово — "брашно" — зерно, мука — следовало бы произносить по-старинному — "бражно", для браги. Вы, сапоги нечищенные, думаете — брага просто питье для пьяниц? О, нет. Брага — культовый напиток, вздымающий людей к Ра, вводящий людей в раж — в экстаз. Поняли, лапти? Здесь скрывается в тумане интересный вопрос. Рож происходит от рождения. Брашно от ража. Рожь и раж. Вроде одно и то же, но от каких-то разных начал. Тут у меня пока что не сходится. Хотя вам, чуни тряпочные, этого не понять.

Степа не выдержал, врезал Люстре ногой по заду.

— О, глупец, — сказал Люстра. — Но я великодушен. Кстати, люди и не такие уж скоты, как принято думать. Поняв чудесную сущность Ра, они начали его прятать от повседневности. Бог солнца у разных народов стал называться по-разному: у египтян — Амон, у греков Апполон, у славян Даждь-бог, или Хорс. Даждь-бог, якобы, дал славянам классовое сознание — марксизм...

Вот тут мы и поняли, что за Люстрой кто-то стоит, поскольку даже ухмылка в сторону основателя интернационала нами не испускалась, а в Люстрином нигилизме рдела простительная лишь отсталым старухам ирония, но дубасить Люстру нам, честно говоря, было лень.

— Ра остался как бы душой солнца, — прошептал он, — его божественной сущностью, выражаемой лишь в согласии, как Божий дар. Люстра умолк, и нам показалось, что он, упрямец, принципиальный грязнуля и сквернослов, всхлипнул. Мы даже поняли, почему. Люстрина лекция открывала такие горизонты и такие возможности для открытия, что действительно впору было кричать и плакать от серости и нетерпения. Сила восторга в Люстре была так стиснута чахлым телом, так напряжена, что не лопнуть по всем швам, не заорать по-кошачьи и не пуститься вскачь мог только гигант.

Тут нам Люстра и объяснил о кроманьонцах — народах Ра, об их высокой цивилизаций, об освоении ими не только сущностей красоты, но и понимания небесной механики и земной геометрии. Он рассказал нам, что, окрепнув умом в средиземноморской прибрежной полосе и на островах, народы, говорящие на языке Ра, пошли растекаться вширь, создавая древнейшие очаги древнейших культур. Одна такая струя нашла себе русло, которое вывело ее в степь между доном и Волгой. Там струя растеклась озером.

— А названия тех рек в древности, заметьте, были обескураживающими: Дон назывался Синдом, а Волга называлась Ра.

Люстра был так красив, что мы сели. Нет, он, конечно, еще не тянул на то, чтобы мы перед ним вскакивали, но мы уже обрекли себя на идолопоклонство.

Сам Люстра движение наших душ понял неправильно — так, что мы его немедленно начнем бить — отодвинулся от нас и торопливо объяснил, что нахватался всего от своего обретенного через стену соседа, пожилого и больного сердцем, и что каждая наша ему оплеуха — это оплеуха соседу.

— Заметьте, — вопил он, утратив, впрочем, непререкаемый вид оракула, — после блистательного Ра боги измельчали, стали жениться на своих сестрах, сделались коварными, звероподобными, жирными или, наоборот, чахоточными, с заискивающей философией, в том числе и спасением через веру в Спасителя и совершенствованием через детей. У Ра не было философии, у него была только жизнь, могучая, как Ниагара. — Люстра выпучил глаза под очками, воспламенил их силой мысли и прозрения в прошлое, которое, как известно, смыкается в кольцо с будущим.