Радий Погодин - ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ

— Так почему же, — спрашиваю, — у вас, семиклассники, честь на шестой месте?

— Мы подумаем, — говорят, — наверное мы тут что-то расчленили... Или не так собрали камни...

Пусть думают, может, и придумают что-нибудь путное. На них надежда.

Скажу только, что и отношение к ценностям должно стать ценностью само по себе, причём ценностью высокой, тогда первая — первичная ценность становится святыней, как, скажем, христианские заповеди. Святыней может стать и честь как отношение к качеству нашего труда. Мне, сознаюсь откровенно, даже не понять, почему слова "честь" и "качество" не одного корня, ведь и по созвучию, и по ассоциации они так близки.

В Академии Филипс Андовер нас провели в здание, где занимаются искусством. Изобразительным. Для музыки и скажем, театра в Академии, наверное, есть другие специальные здания.

Студии с мольбертами, как в художественных училищах. Фотолаборатории. Компьютерные классы, где учащиеся могут выражать себя при помощи электроники. Материал искусства педагогов не волнует: акварель, масло, карандаш, электронно-лучевая трубка — важен результат.

Мы окружили девочку в рекреации. Она работала на какой-то фотомашине. У неё был собран коллаж, но, по её замыслу, не хватало Эйфелевой башни, деформированной в ширину. Вот она и растягивала на машине Эйфелеву башню. Наши художники помогли ей добиться нужных пропорций. И она принялась впечатывать башню в коллаж. Как у нас говорят комсомольцы — работала с огоньком. Подарила нам по коллажу.

Юноши в некой стеклянной выгородке готовили телевизионную передачу. Посмотрел на нас затуманенными глазами — полное погружение. Думаю, они и не поняли, кто мы, а может, и не заметили. На полу лежали японские и других цивилизованных стран телекамеры. И никакие разнузданные пэтэушники не грозили их стибрить.

Занятия уже закончились. Здание было пустынным.

В небольшом кинозальчике-киноклассе нам показали учебный фильм, который, по мнению преподавателей, довольно полно говорил о направлении преподавания. Это был фильм о перерастании форм кубизма в посткубизм и далее — в абстракцию. Фильм был снабжен интересной, толковой лекцией. Я позавидовал. Конечно, в задачу школы не входит воспитание художника — но только капиталиста. И вот, чтобы капиталист не обмишурился где-нибудь среди полотен, его проводили по лабиринтам и закоулкам эстетики, я так подумал. Но все же почувствовал какую-то фальшь мысли.

— Для моды, — сказала одна из наших многомудрых дам-профессорш. — Сейчас во всем мире мода правит бал.

Когда мы вели свои разговоры в лесном студенческом отеле под городком Мидлбери, нам показали пленку, отснятую в ленинградской художественной школе. Автор сюжета, американский преподаватель эстетики, доказывал, что воспитание искусством у нас поставлено лучше, оно полнее раскрывает талант и выводит его с интуитивного уровня на уровень осмысления мира через законы искусства. И уже наглядевшись на американских раскрепощенных ребят, мы вдруг с упавшим сердцем увидели наших топочущих тяжелыми башмаками школьников в форме и обязательных красных галстуках. При виде камеры и иностранцев ребята сбились в плотное оборонительное подразделение, набычились и, подталкивая друг друга, запихались в какую-то дверь.

После учебного фильма нас повели на улицу, сказали — в школьный музей. В парке стояли скульптуры. Трава была свежая, её, наверное, поливали. Настроение у нас поднялось — в музее непременно висят работы учащихся, а тут уж мы не промажем, наши ребята хоть и в серых штанах, рисуют — дай Бог другим. Но подвели нас к зданию с классическим портиком, мраморными колоннами, тяжелыми бесшумными дверями: дуб, медь, стекло. Сказали, что вон он, школьный музей. Что собрание музея насчитывает несколько тысяч живописных полотен, листов графики, а также скульптуру.

— А на фига? — спросил я, наверное заикаясь.

Директор музея седовласый профессор, посмотрел на меня как на павиана.

— Человек должен развиваться в атмосфере и хроносфере искусства чтобы не терять лицо перед шедеврами и прозрениями гениев.

— Под словом "человек" этот профессор, конечно, подразумевал акулу капитала. — Искусство — провидческий путь, гороскоп человечества...

Я шаркнул ногой, мне очень понравилось про гороскоп.

Да, это был музей, со светлыми залами, увешанными хорошей живописью. С запасником, где все как надо, на шарнирах и на колёсиках. С выставкой советских художников-нонконформистов, центральными полотнами которой были работы Целкова и Шемякина. Одно полотно Целкова висело в кабинете директора. Я спросил, почему оно тут. И он на минутку утратив свою монументальность, сказал: