Цзян Гуан-цы - На реке Ялунцзян

В тот год во втором семестре наше студенческое общежитие перевели в женский монастырь. В Москве очень много монастырей и церквей, говорят, больше тысячи; сам я, конечно, их не считал. До революции сии обители благости господней почитались неприкосновенными святынями, как и наши храмы до создания Китайской республики. [1]Но потом, когда к власти пришли атеисты, монастыри постепенно лишились своего величия. Прежде, бывало, нога иноверца не смела ступить под их своды, а сейчас наша безбожная компания расположилась на запретной территории и без всякого почтения отпускала шутки но адресу затворниц и изображений святых, что, наверное, было неприятно господу богу.

Наше новое жилище находилось недалеко от Тверской улицы: просторный двор, весь в зелени, будто сад, а вокруг – множество домов. Я имел обыкновение каждое утро, чуть выдавалась свободная минутка, прогуливаться по двору. Здесь жило свыше четырехсот монахинь. Худые, желтые, в черных одеяниях, повязанные черными платками, надвинутыми на самое лицо, они производили жалкое впечатление. Среди них оказалось несколько довольно молодых хорошеньких женщин, за которыми студенты были не прочь поухаживать. Как-то вечером, возвращаясь домой, я заметил во дворе нашего студента и монашку лет двадцати. Они стояли под деревом и смеялись, по, увидев меня, поспешили спрятаться. Мне стало неловко. «Впрочем, сами виноваты, – подумал я. – Нашли место…»

Однако на будущее я решил в таких случаях держаться тактичнее. Если не можешь быть полезен людям – так хоть не мешай им. Да и монахиням живется здесь так безрадостно, так тоскливо…

В тот же вечер повалил снег, ударил мороз. Мы жили в комнате вчетвером: кроме меня, еще один китаец, некто Ц., кореец и перс. Мы все делали сами: подметали пол, топили печку – словом, не были белоручками. Вот и сейчас мы быстро развели огонь, подбросили березовых поленьев и, рассевшись вокруг печки, завели беседу. Как и положено молодым людям, собравшись вместе, мы начали говорить о девушках.

– Слушай, как тебе нравится Анна?

– Ну и красотку я встретил на улице! Глазки блестят, как звездочки.

– Не посвататься ли?

– А я знаю, по ком ты вздыхаешь.

– С одной стороны, жениться вроде бы неплохо, зато с другой…

С чего бы ни начинался разговор, мы неизменно возвращались к этой теме. Тут перс обычно воспламенялся. Он начинал оживленно жестикулировать, ерзать на стуле, не оставаясь спокойным ни на минуту. А кореец отмалчивался. Я обратил внимание, что, как только речь заходила о любви, лицо его омрачалось, глаза становились печальными. Не раз я спрашивал его:

– Ты чего нос повесил?

Он натянуто улыбался или отделывался одной фразой:

– Да нет, ничего.

Ему явно не хотелось откровенничать; было ясно, что он пережил большое горе и его душевная рана не затянулась до сих пор.

Корейца звали Ли Мэнхан. Ему исполнилось двадцать два года. Он был красив, и в манерах его сквозило что-то нежное, женственное. Разговаривая, он часто краснел, и я в шутку называл его своей женушкой. В ответ на это обращение он всякий раз улыбался и заливался краской, однако не сердился и не бранился. Я относился к нему слегка покровительственно, но любил его и был с ним очень близок.

К тому же я уважал его за трудолюбие, за широту души, за сдержанность – качества, которых мне самому не хватало. Он никогда не утомлял меня. Что-то трогательное было в этом парне, что вызывало невольное чувство расположения, желание позаботиться о нем.

Итак, мы сидели вокруг печки и болтали. Перс Султан-задэ предложил: пусть каждый расскажет про свою любовь – но откровенно, без утайки. Нашего товарища Ц. не было с нами: он ушел в гости, и все потребовали, чтобы я начал первым. Я смущенно пробормотал, мол, любви у меня не было и, стало быть, рассказывать нечего. Но Султан-задэ возразил:

– Э, нет, Вэй-цзя, брось отпираться! Такой симпатяга – неужели в Китае девушки не любили тебя? И ты никого не любил? Ты же поэт, а для слабого пола поэт – первое дело. И поэты без любви жить не могут. Правда, Мэнхан?

Ли Мэнхан улыбнулся. Султан-задэ снова пристал ко мне:

– Давай выкладывай, нечего увиливать!

Что было делать? Они ведь не отстанут, пока не добьются своего. А чем я удовлетворю их любопытство, если за мной не числилось никаких похождений? Придется выкручиваться. Буду сочинять на ходу.

– Когда я был председателем студенческого союза, получал много записок от девушек – какой, мол, я способный и как здорово нишу заметки. И училась у нас одна студентка – красавица писаная, все домогалась моей любви. А я, чудак, не ответил на ее чувства. В другой раз встретил я на пароходе девушку, ну, прямо ангельской красоты. Я подъезжал к ней так и этак, пока наконец не познакомился. Разговорились. Она была очень образованной. Скоро вижу, интересуется мной.