Илья Штемлер - Архив

Гальперин сидел тихо, не шевелясь. Лицо его было напряжено. Казалось, он видит нечто такое, что постороннему увидеть не дано. Может, ему представился маленький мальчик Аркаша, в бархатных штанишках, привезенных из поверженной Германии. Впервые сына он увидел, когда ему было почти пять лет. Гальперин объявил своей невестой Наденьку Кириллову, мать Аркаши, в августе сорок первого, за три дня до мобилизации, а свадьбу сыграл в декабре сорок пятого, после демобилизации. И каждый раз при крике «горько» он снимал Аркашу с колен и передавал соседям. Переждав, Аркаша проворно взбирался на свое место. Причины, по которым Гальперин разошелся с Надей, давно забылись, как и сам далекий образ покойной первой жены. Память сохранила только ее привычки. И то потому, что они передались Аркадию.

— Ну и отрезочек истории нам достался, — пробормотал Гальперин, глядя, как сын в задумчивости потирает мочку правого уха…

Ксения вернулась в комнату шумно, со сковородой в руках, над которой витал сизый пар. Терпкий запах жареного лука горчил ноздри, пробуждая аппетит.

— Что, Аркадий Ильич, есть вещи на свете куда заманчивей ваших хождений по инстанциям? — Ксения придвинула тарелку.

— Есть, Ксения Васильевна, — обрадовался Аркадий дружескому тону. — И превеликое множество.

Гальперина вновь чем-то кольнул этот недосказанный разговор. А старое зеркало цепко собрало на своем мутноватом поле туманные лики Аркадия и Ксении. Себя Гальперин уже не видел, он оказался где-то за рамой, на блеклых обоях.

— Слушай, босяк, — проговорил Гальперин нарочито развязным тоном. — Я вот думаю…

— А я думаю, отец, — перебил Аркадий. — Пора тебе оставить это определение. Я давно его перерос.

— Действительно, Илюша, — поддержала Ксения. — Тебе не подобает быть отцом босяка.

Гальперин растерялся. Он любил вставлять в разговор полузабытые портовые словечки, казалось, они придают особую доверительность…

— Ладно, ладно, — ухмыльнулся Гальперин, — Я ведь шучу… Есть идея, Аркадий…

Гальперин понимал, что надо умолкнуть, не продолжать. Но туман с поверхности старого зеркала точно застил сознание, он истязал себя и находил в этом сладость.

— Зачем же пропадать квартире? Прекрасная трехкомнатная квартира в центре города…

Аркадий смотрел на отца с недоумением.

— Передай ее Ксении…

Теперь и Ксения вскинула на Гальперина карие удивленные глаза.

— Да, да… Передай… Зарегистрируйся с ней, пропиши на своей площади, а потом разведись и уезжай…

Аркадий растерянно пожал плечами. Предложение отца ставило его в довольно трудное положение. Все задуманное отодвигалось на неопределенный срок, возникали ненужные сложности.

Ксения держала на весу сковородку, пытаясь поддеть ножом кусок мяса. Нож скользнул, разбрасывая золотистые струпья жареного лука.

— То есть, как зарегистрироваться со мной? — тихо спросила Ксения. — А… я?

— Что ты? — раздраженно и даже зло ответил Гальперин. — Ты будешь иметь квартиру.

— Вот как, — не изменила тона Ксения. — Но у меня уже есть квартира.

Гальперин вдохновенно отдавался своему наваждению, ему даже нравилось это состояние апатии и злого безразличия.

— Что значит «есть квартира»? — Живот мешал Гальперину придвинуться к столу, пересиливая себя, он потянулся вилкой к сковороде. — Сегодня есть, а завтра… вдруг я помру…

— Я вовсе не вас имею в виду, Илья Борисович. — Ксения отвела сковороду, и вилка Гальперина повисла в воздухе. — У меня есть квартира в Уфе. И другой мне не надо. — Она плюхнула сковородку о стол, куски мяса вывалились, один даже угодил на паркет. И следом, словно находясь в одном строю, на паркет от удара двери спальни свалился с потолка листик извести. В комнате стало тихо…

— Я пойду, командор. — Аркадий встал и направился в прихожую. Гальперин оставался сидеть. Он слышал, как в прихожей загремел засов. Он напрягся — засов мешал ему прислушиваться к звукам из спальни. Когда Аркадий ушел, Гальперин, тяжело опираясь на подлокотники, выкорчевал себя из кресла и, шаркая стоптанными сандалями, поплелся к спальне, подобно слепому волу неуклюже натыкаясь на какие-то предметы.

Ксения сидела боком на подоконнике и смотрела на улицу. Гальперин приблизился и осторожно коснулся ладонью тугого ее колена, обтянутого прохладным капроном.

— Извини… Я тебя ревную. — Гальперин старался собрать плывущий голос, но не справился и повторил: — Я ревную тебя к нему.