Стефан Цвейг - Том 9 - Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия - Кастеллио против Кальвина; Америго - Повесть об одной исторической ошибке; Магеллан - Человек и его деяние; Монтень

Цикл завершен. Вот лежат они перед ним, если использовать любимое выражение Гёте, словно сброшенная змеиная шкура. Теперь есть время начать все сначала. Он выдохнул, надлежит сделать вдох. Он пустил корни, надо вновь вырывать их. Начинается новый период. После десятилетнего добровольного заключения — он никогда ничего не делал по принуждению — сорокавосьмилетний Монтень отправляется в путешествие, которое отдалит его почти на два года от жены, и башни, и родины, от всего, но только не от себя.

Это — поездка без определенной цели, поездка ради поездки, или, точнее, ради удовольствия от поездки. До сих пор его поездки были в известной степени поездками по обязанности, по заданию двора, по поручению парламента города Бордо, по хозяйственным делам. Это были, скорее, экскурсии, сейчас же это была настоящая поездка, единственной целью которой была его вечная цель — найти самого себя. У него нет никаких намерений, он не знает, что увидит, более того, он не желает ничего знать об этом наперед, и когда люди спрашивают его о цели поездки, он весело отвечает: «Не знаю, что увижу, но, во всяком случае, очень хорошо знаю, от чего бегу».

Он достаточно долго был в мире однообразия, теперь ему хочется другого, и чем больше будет этого другого, тем лучше! Все, находящие всё в своем доме великолепным, могут быть более счастливыми в этой ограниченности самомнения, он не завидует им. Его же влечет лишь перемена, лишь от нее ожидает он пользы. Ничто не волнует его в этой поездке так, как предвкушение всего нового — языка, и неба, и привычек, и людей, давления воздуха и пирогов, дорог и постелей. Ибо смотреть для него означает учиться, сравнивать, лучше понимать. «Я не знаю лучшей школы в жизни, чем перемена условий», эта перемена показывает бесконечное многообразие человеческой природы.

Для него начинается новая глава. Из искусства жизни возникает искусство путешествия как искусство жизни.

Монтень едет, чтобы стать свободным, и вся его поездка — пример свободы. Попросту говоря, он едет куда глаза глядят. В поездке он избегает всего, что напоминает об обязанностях перед самим собой. У него нет никакого плана. Дорога должна вести его туда, куда она идет, настроения — гнать, куда им хочется. Он желает, если можно так сказать, дать себя везти, вместо того чтобы ехать. Господин Мишель де Монтень не желает в Бордо знать, где именно господин де Монтень пожелает быть на следующей неделе — в Париже или в Аугсбурге. Это должен определить другой Монтень, свободный Монтень Аугсбурга или Парижа. Он желает остаться свободным по отношению к самому себе.

Он желает быть в движении. Если ему кажется, что он что-то упустил, он возвращается. Вольность постепенно становится его страстью. Его даже слегка угнетает то, что иногда в пути приходится спрашивать, куда ведет дорога. «Я получил такое наслаждение от езды, что даже само приближение к месту, где я решил остаться, мне становилось ненавистным, и я выдумывал различные возможности того, как мог бы я ехать совершенно один, по собственной воле, с присущими мне привычками».

Он не ищет никаких достопримечательностей, потому что все кажется ему достопримечательностью. Напротив, особо знаменитые места он предпочел бы не посещать, потому что слишком многие другое видели и описали их. Рим — цель всего мира — ему заранее почти неприятен, и секретарь записывает в дневник Монтеня: «Я думаю, что в действительности, будь я полностью предоставлен самому себе, я предпочел бы путешествию по Италии поездку в Краков или сухопутной дорогой — в Грецию».

Всегда постоянен вечный закон Монтеня: чем больше нового, тем лучше, и даже если он ничего не находит из того, что ожидал или о чем ему говорили другие, недовольным он себя не считает. «Если я не нахожу в каком-либо месте то, что мне о нем говорили, так как чаще всего подобные сообщения, как я полагаю, ложны, я не сожалею, что мои усилия были напрасны, поскольку, по меньшей мере, я узнал, что то или это не соответствует действительности».

Как истинного путешественника, его ничто не разочаровывает. Подобно Гёте, он говорит себе: неприятности — это тоже часть жизни. «Обычаи чужих стран своим различием доставляют мне только удовольствие. Каждый обычай я нахожу целесообразным в своем роде. Мне совершенно безразлично, подают ли мне пищу на оловянных тарелках, деревянных или глиняных, кормят ли меня вареным мясом или жареным, горячим или холодным, со сливочным маслом или растительным, дают мне орехи или сливы». И старому релятивисту стыдно за своих земляков, которые, находясь в плену предубеждений, выехав из своей деревни, не желают принять обычаи соседей, в чем-то отличающиеся от их обычаев. На чужбине Монтень хочет видеть чужое. «Ничего гасконского я не ищу у сицилийцев, гасконцев я и дома вижу предостаточно», — он избегает земляков за границей, они ему достаточно хорошо известны. Он хочет иметь свои убеждения, предубеждения ему не нужны. У Монтеня можно поучиться и тому, как следует путешествовать.