Стефан Цвейг - Том 10 - Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер - Роман из литературного наследия

По концепции Стефана Цвейга, трагедия Эразма в том, что он не сумел предотвратить эти побоища.

Стефан Цвейг долгое время верил, что первая мировая война — трагическое недоразумение, что она останется последней войной в мире. Он полагал, что вместе с Роменом Ролланом и Анри Барб юсом, вместе с немецкими писателями-антифашистами он сумеет предотвратить новое мировое побоище.

На страницах газеты «Роте Фане» 29 июня 1930 года он писал: «Я глубоко убежден, что агитация отдельных безответственных личностей, стремящихся послать сотни тысяч или миллионы людей под пулеметы или газовые атаки, потерпит самую жалкую неудачу; однако этот безусловный оптимизм не должен помешать нам оставаться бдительными и со всей строгостью преследовать любую попытку военной интервенции даже в предварительной стадии газетной пропаганды и затуманивания мозгов».

Но нацисты шли по трупам к власти, и не только в Германии, но и на родине Стефана Цвейга, в Австрии. В те дни, когда он трудился над книгой об Эразме, у него в доме в Зальцбурге произвели обыск. Искали оружие... Это был первый сигнал тревоги.

В двадцатые—тридцатые годы у многих западных писателей усиливается интерес к СССР. Они видели в нашей стране единственную реальную силу, которая может противостоять фашизму. Этим во многом объясняются поездки в Москву видных писателей, которых у нас тогда называли прогрессивными мастерами культуры. Стефан Цвейг впервые приехал в нашу страну в 1928 году на торжества по случаю столетия со дня рождения Льва Толстого. Он понимал, что это политический поступок, и все-таки решился на него. В оценках западных писателей того, что им показывали у нас, часто проявлялись крайности — от брани и хулы до неумеренных восторгов. Стефан Цвейг и тут проявил осмотрительность. Критицизм ему не изменил, он весьма скептически оценил бурную бюрократическую деятельность руководящей верхушки советских республик: «Молодые руководители, призванные навести «порядок», еще вкушали радость от сочинительства записок и разрешений, что тормозило дело».

Но энтузиазм масс даже его не оставил равнодушным: «Две недели пробыл я в России, не переставая ощущать этот внутренний подъем, этот легкий туман духовного опьянения. Но что же, что вызвало такое волнение? Вскоре я понял: дело было в людях и в порывистой сердечности, которую они излучали. Все, как один, были убеждены, что участвуют в грандиозном, всемирно-историческом деле, всех воодушевляла мысль, что они идут на выпавшие им лишения и ограничения во имя высокой цели». В общем, его отношение к Стране Советов можно было тогда охарактеризовать каюдоброжела-тельно-критическое любопытство.

Но с годами доброжелательность убывала, а скептицизм нарастал. Объяснялось это просто. Стефан Цвейг не мог понять и принять обожествление вождя, а лживость инсценированных политических процессов его, в отличие, например, от Лиона Фейхтвангера или Ромена Роллана, не ввела в заблуждение. Он категорически не принимал идею диктатуры пролетариата, которая узаконивала любые акты насилия и террора.

Положение Стефана Цвейга в конце тридцатых годов было между серпом и молотом, с одной стороны, и свастикой — с другой. Вот почему столь элегична его заключительная мемуарная книга: вчерашний мир исчез, а в настоящем мире он всюду чувствовал себя чужим. Последние его годы — годы скитаний. Он бежит из Зальцбурга, избирая временным местом жительства Лондон. Но и в Англии он не чувствовал себя защищенным. Он отправился с чтением лекций в Латинскую Америку. Затем переехал в США, но потом решил поселиться в небольшом бразильском городе Петрополисе, расположенном высоко в горах. 22 февраля 1942 года он уходит из жизни вместе с женой, приняв большую дозу снотворного. Наверное, прав был Эрих Мария Ремарк, так написавший об этом трагическом эпизоде в романе «Тени в раю»: «Если бы в тот вечер в Бразилии, когда Стефан Цвейг и его жена покончили жизнь самоубийством, они могли бы излить кому-нибудь душу хотя бы по телефону, несчастья, возможно, не произошло бы. Но Цвейг оказался на чужбине среди чужих людей». Но это не просто результат отчаяния. Стефан Цвейг ушел из этого мира, категорически его не принимая. Прежде он писал о двойном самоубийстве Гейнриха фон Клейста и Генриетты Фогель. В какой-то мере причины трагического жизненного итога объясняет то, как Цвейг мотивировал уход из жизни немецкого романтика Клейста: «На высшей ступени своего искусства, в год появления «Принца Гомбургского», Клейст роковым образом достиг и высшей ступени одиночества. Никощаюн не был так забыт миром, так бесцелен в своей эпохе, в своем отечестве: службу он бросил, журнал ему запретили, его заветная мечта — вовлечь Пруссию в войну на стороне Австрии — остается тщетной. Его злейший враг — Наполеон — держит Европу в руках, как покоренную добычу, прусский король из вассала Наполеона превращается в его союзника».