Джон Фаулз: Бедный Коко

И снова фырканье. Он продолжал смотреть на меня. Потом покачал головой.

– Фантастика.

Я воображал действия всякого рода, быстрые, целеустремленные, различающиеся только степенью их неприятности, но никак не омерзительную игру в непринужденную болтовню между незнакомыми людьми, которых свел случай. Разумеется, мне следовало бы испытывать облегчение, тем не менее я предпочел бы знакомого дьявола – или, во всяком случае, более похожего на представления о ему подобных. Он, вероятно, понял это по моему лицу.

– Я потрошу пустые дома, друг, а не плюгавых людишек.

– Тогда, будьте любезны, перестаньте злорадствовать и смаковать.

Сказал я это резко, и мы погрузились в абсурдность еще на шаг. В его голосе почти прозвучал мягкий упрек.

– Эй! Это мне положено дергаться. А не тебе. – Он развел желтыми ладонями. – Только что пережил жуткий шок, знаешь ли. Ты же мог тут заряжать дробовик. Да что угодно. И вышибить из меня нутро, едва я открыл дверь.

Я собрался с силами.

Разве не достаточно, что вы вломились в дом двух порядочных, законопослушных и не слишком состоятельных людей и намерены забрать у них вещи, особой ценности не представляющие, но которые они любят и берегут… – Я не закончил фразу, возможно, потому, что не совсем знал, как именно определить надменную небрежность, проскальзывавшую в его манере держаться. Но мое негодование запоздало. Спокойность его голоса язвила тем больше, что я сам на нее напросился.

– И уютный дом в Лондоне у них ведь тоже есть?

К этому моменту я понял, что имею дело с кем-то, кто принадлежит непостижимому (для моего поколения) новому миру внеклассовой британской молодежи. Я искреннейше не терплю классового снобизма, и тот факт, что нынешняя молодежь отшвырнула столько прежних жупелов, меня нисколько не смущает. Я просто хотел бы, чтобы они не отшвыривали заодно и многое другое – например, уважение к языку и к интеллектуальной честности потому лишь, что они ошибочно считают их постыдно буржуазными. Я хорошо знаком с довольно похожими молодыми людьми на периферии литературного мира. Им обычно тоже нечего предложить, кроме напускной эмансипированности, своей якобы бесклассовости, а поэтому они цепляются за них с пугающей свирепостью. Согласно моему опыту, их отличительная черта – обостреннейшая чувствительность ко всему, что попахивает снисходительностью, то есть ко всему, что бросает вызов их новым идолам сбившегося мышления и культурной узости. Я знал, какую именно заповедь я только что нарушил: не владей ничем, кроме грязной комнатушки на задворках.

– Понимаю преступление как долг хорошего революционера?

– Не хлебом единым, раз уж вы об этом.

Внезапно он взял стоявший у комода деревянный стул, повернул его и сел на него верхом, положив руки на спинку. И вновь я был попотчеван указующим перстом.

– Я смотрю на это так: мой дом грабители потрошат со дня моего рождения. Понимаете, о чем я? Система, так? Вы знаете, что сказал Маркс? Бедняки не могут красть у богатых. Богатые могут только грабить бедняков.

Мне вспомнился странно похожий – тоном, если не содержанием – разговор, который всего неделю-две назад был у меня с монтером, чинившим проводку в моей лондонской квартире. Он изволил двадцать минут убеждать меня в черной подлости профсоюзов. Но у него был тот же вид неопровержимого превосходства. Тем временем лекция продолжалась.

– Скажу вам кое-что еще. Я играю по-честному. Не беру больше, чем мне необходимо, верно? Никогда по-крупному. Только дома вроде этих. Я держал настоящие раритеты. Вот этими руками. И оставлял их там, где находил. Милые старички легавые покачивали головами и говорили обездоленному владельцу, как ему повезло: грабитель был без понятия. Только полный невежда мог проглядеть поднос Поля де Ламери. Чайничек первого вустерского периода. Верно? Да только полные невежды это те, кто не знает, что раритет – это петля у тебя на шее, чуть ты до него дотронешься. Ну и всякий раз, когда я готов соблазниться, я просто думаю о системе, понятно? Что ее губит? Алчность. Как и со мной будет, если я ей поддамся. А потому я никогда не жадничаю. Ни разу не сидел. И не сяду.

Очень много людей пытались оправдать передо мной свое недостойное поведение. Но ни разу при столь нелепых обстоятельствах. Пожалуй, наибольшим абсурдом была красная вязаная шапочка. Моим подслеповатым глазам она казалась очень сходной с кардинальским головным убором. Сказать, что я начал извлекать удовольствие из происходящего, значило бы далеко уклониться от истины. Однако у меня возникло ощущение, что история эта обеспечит мне приглашения на многие и многие званые обеды.