Джон Фаулз - Энигма

Сержант встретился с Питером в найтсбриджской квартире. Он унаследовал что-то от высокого роста и красоты своего отца и словно бы ту же неспособность улыбаться. Он с несколько подчеркнутым пренебрежением относился к роскошной обстановке квартиры и не скрывал раздражения, что вынужден снова повторять надоевшую историю.

Сам Дженнингс был практически вне политики. Он разделял общее (а также его отца) мнение, что полиции легче работать при консервативном правительстве, и презирал Вильсона. Но Хит ему нравился немногим больше. Гораздо сильнее, чем он ненавидел обе партии, ему претили политические игры как таковые: постоянная ложь и затушевывание, мелочное набирание очков. С другой стороны, он не был такой уж фашистской свиньей, какой, как ему вскоре стало ясно, его считал Питер. По идее, он уважал надлежащие процедуры, правосудие, пусть даже оно ни разу не подверглось проверке, и ему активно не нравилась физическая сторона полицейской работы, случаи откровенного насилия, о которых он слышал и которых раза два был очевидцем. В сущности, жизнь представлялась ему игрой: ты играешь в нее главным образом ради себя и лишь случайно из чувства долга. Быть на стороне закона входило в правила, а не являлось нравственным императивом. А потому он сразу же почувствовал антипатию к Питеру не столько по политическим причинам, сколько по всяким неясным — и социальным, и связанным с ведением игры… Так парадоксально ненавидят противника и за нечисто присвоенные преимущества, и за бездарное их использование. Дженнингс выбрал бы тут просто словечко «пустышка». Он не проводил различия между пренебрежением к полиции, заимствованным у левого крыла, и наследственным, классовым. Дженнингс видел только пренебрежение, и в отличие от сидящего напротив него молодого человека умел куда лучше скрывать подобное чувство.

Вопрос об ужине вечером в четверг возник словно бы случайно. Питер позвонил отцу около шести сказать, что все-таки не приедет в Холл на уик-энд. Его отец предложил, чтобы они поужинали вечером вместе и чтобы он привел Изобель. Филдинг намеревался лечь пораньше и не собирался оставаться с ними дольше двух часов. Они позвали его в новый кебаб-хаус на Шарлотт-стрит. Ему нравилось иногда «знакомиться с трущобами» в их обществе, так что в подобном ужине ничего необычного не было. Он выглядел совершенно нормально — в своей «обычной роли любезной многоопытности». Спорить о политике они прекратили «давным-давно». Говорили они о семейных делах. Об Уотергейте. По отношению к Никсону его отец принял позицию «Таймс» (что его «несправедливо подвергли импичменту за действия других»), но он не собирался серьезно защищать администрацию Белого Дома. Изобель рассказала про сестру, которая вышла замуж за готового прославиться, но пока обнищалого французского кинорежиссера, и ожидала ребенка. Ужасы родов по ту сторону Ла-Манша позабавили Филдинга. Ни о чем серьезном они не говорили, и не было ни малейшего намека на то, что произошло днем в пятницу. Они ушли все вместе около десяти часов. Его отец взял такси (и поехал сразу домой, согласно свидетельству ночного швейцара), а они пошли на ночной сеанс в кинотеатр на Оксфорд-стрит. Когда они пожелали ему доброй ночи, ничто не указывало, что прощание это было последним.

— Вам когда-нибудь удавалось переубедить вашего отца? В те дни, когда вы еще с ним спорили.

— Нет.

— Он когда-либо колебался в своих убеждениях? В каком-либо смысле устал от политической жизни?

— Хотя это может показаться невероятным, но нет.

— Но он знал, что вы ее презираете?

— Я всего лишь его сын.

— Его единственный сын.

— Я перестал пытаться. Бессмысленно. В результате только возникли новые табу.

— А какие еще табу у него были?

— Пятьдесят тысяч. — Питер скользнул глазами по комнате. — Все что угодно, лишь бы заслониться от реальности.

— Ведь все это когда-нибудь будет вашим?

— Там посмотрим. — Он добавил: — Захочу ли я.

— А были табу в связи с сексом?

— Каким его аспектом?

— Он знал, какие у вас отношения с мисс Доджсон?

— Бога ради!

— Извините, сэр. Я просто пытаюсь выяснить, не завидовал ли он им?

— Мы никогда об этом не говорили.

— И у вас не сложилось никакого впечатления?

— Она ему нравилась. Хотя она не совсем из того ящика и все прочее. И под табу я не подразумевал требование, чтобы его сын…

Сержант поднял ладонь.

— Извините. Вы меня не поняли. Могла ли его привлечь девушка ее возраста?