Бернгард Келлерман - Братья Шелленберг

Михаэль поглядел на брата испуганными и удивленными глазами. Он ничего не возразил.

А Венцель продолжал в большом возбуждении: – Зачем ты вмешиваешься в дела других людей? Они тебе за это не благодарны. Напротив, я тебе не первый раз говорю: берегись, люди всегда побивали камнями своих благодетелей. Я просматриваю газеты и вижу, как они яростно нападают на тебя.

– Пусть нападают. У меня, конечно, есть противники, но есть и приверженцы, готовые для меня пойти в огонь.

Венцель остановился перед братом.

– Ты безрассуден, Михаэль! Почему печать не нападает на меня, если не говорить о нескольких невлиятельных листках? Я тебе открою этот секрет. Мой концерн ежегодно тратит сотни тысяч на объявления. Поре газетам, которые решились бы на это! По временам приходит какой-нибудь писака с еще сырым оттиском статьи, направленной против моего концерна или меня, ему дают на водку и спускают его с лестницы. Почему ты не поступаешь так же? Никто не посмел бы на тебя нападать.

Михаэль покачал головой. Он долго не сводил с Венцеля укоризненного взгляда.

– Если ты не подвергаешься нападкам в печати, Венцель, то в обществе тебя все же усиленно критикуют. Критикуют твои увлечения, твою роскошь, твою расточительность, твои коммерческие приемы. Прости, что я говорю с тобою откровенно, брат. Никто не решается, да, все они зависят от тебя и трепещут твоего гнева. О твоем бракоразводном деле ходят очень нехорошие слухи, и несчастная Женни Флориан тоже еще не забыта.

Венцель побледнел от ярости. Глаза у него сверкнули.

– Кто они такие? – крикнул он. – Кто эти критики? Пусть замолчат. Скажи им, чтобы они замолчали. Я не признаю за ними права на критику. Это те самые люди, которые предоставили мне околевать на улице, когда я вернулся с войны. Эго лгуны и лицемеры, я вместе с ними лгать не намерен, скажи ты им это. Эти люди обращаются со своими слугами, как с крепостными, и на своих рабочих смотрят, как на рабов. Спроси-ка у меня в доме, справься у меня на заводах. Я сотни тысяч в год трачу на цели призрения и на пенсии. А мои коммерческие приемы? Скажи им, что деловые приемы у иеня так же хороши и так же плохи, как у других больших концернов.

Михаэль встал, чтобы прекратить беседу. Неужели это Венцель? Какое высокомерие, какое самовозвеличение прозвучало в этом властном, громком голосе! Возражать не имело смысла.

– Не будем больше говорить об этом, Венцель, – сказал Михаэль. – Ведь об этом речь у нас зашла случайно. Я приехал к тебе с иными намерениями. – Он еще раз посмотрел Венцелю в глаза. – Итак, ты нас кредитовать не хочешь?

Венцель нетерпеливо отвернулся.

– Я не понимаю, – продолжал Михаэль и медленно обвел глазами помещение библиотеки со всеми ее роскошными вещами, – не понимаю, как можешь ты так жить, между тем как многие тысячи твоих соотечественников не имеют куска хлеба для утоления голода!

Венцель опять иронически усмехнулся.

– Почему ты с такими вопросами обращаешься именно ко мне, Михаэль? – ответил он гораздо спокойнее. – Спроси правительство, почему оно допускает, чтобы женщины работали за десять пфеннигов в час; спроси президента Соединенных Штатов, почему он допускает, чтобы отдельные граждане накопляли миллиарды, в то время как тысячи околевают в канавах. Спроси всех этих людей, но не спрашивай меня. Я ведь не ответственен за этот общественный строй.

Михаэль помолчал. Потом спокойно сказал:

– Помнишь, Венцель, мы однажды спорили с тобою целую ночь напролет на подобные, даже на эти самые темы? Мы говорили, если помнишь, о глубоком смысле индусского изречения: Tat tvam asi. Это – ты. То есть твой ближний – это ты сам.

Венцель нагнул голову. Стоял, упрямо раздвинув ноги. Потом на лбу у него вздулись жилы, и он сказал:

– Это мечта, но не истина. Это ложь и лицемерие. Будда, Христос и все прочее…

Михаэль отступил на шаг.

– Ты раскаешься, – сказал он с ужасом в глазах. – Да, ты раскаешься. – И после долгого молчания произнес: – Прощай, Венцель!

Он направился к дверям, не подав брату руки. Венцель сделал несколько шагов ему вслед.

– Но послушай же, Михаэль, – попытался он удержать его.

– Мы больше не понимаем друг друга, – сказал Михаэль, – остановившись на пороге, покачал головою и ушел.

В мае месяце Эстер Шелленберг возвратилась в Берлин и поселилась в шелленберговском дворце в Груневальде. День и ночь хрустел гравий на аллеях перед подъездом под шинами элегантных автомобилей. День и ночь входили и выходили гости. Дворецкий, бывший полковой командир, совсем сбился с ног. Почти все время комнаты для гостей были заняты. Приезжало много заграничных гостей. Барон Блау осмотрел дом и отпустил из любезности несколько комплиментов. Майор Ферфакс приехал на две недели. На дом он почти не обратил внимания. С раннего утра и до заката он играл в теннис со всеми, кто ему подворачивался.