Герман Гессе - Росхальде

Это были три фигуры в натуральную величину: мужчина и женщина, погруженные в свои мысли, чужие друг ДРУГУ, а между ними играющий ребенок, полный тихой радости, не подозревающий о нависшей над ним туче. Связь с личной жизнью художника не вызывала сомнений, но ни мужчина, ни женщина не походили на своих прототипов, только ребенок был Пьер, но на несколько лет моложе. В образ ребенка он вложил все очарование я благородство своих лучших портретов, симметрично расположенные по обеим сторонам фигуры застыли в неподвижности – суровые, скорбные символы одиночества; мужчина, подперев голову рукой, погрузился в свои невеселые думы, женщина целиком отдалась горю и тупой опустошенности.

На долю Роберта выпали нелегкие дни. Господин Верагут стал до крайности раздражителен. Во время работы он не терпел ни малейшего шума в соседних комнатах.

Тайная надежда, ожившая в Верагуте после приезда Буркхардта, горела огнем в его груди, горела вопреки всем попыткам заглушить ее и по ночам окрашивала его сны манящим, волнующим светом. Он не хотел прислушиваться к ней, не хотел ничего знать о ней, он хотел только одного – работать и ощущать покой в душе. Но покоя не было, он чувствовал, как тает ледяная корка его безрадостного существования, как колеблются устои всей его жизни; во сне ему виделась мастерская, запертая и пустая, виделась уезжающая от него жена, но уезжала она вместе с Пьером, и мальчик тянулся к нему тонкими ручонками. Случалось, он целый вечер просиживал один в своем маленьком неуютном жилище, углубившись в созерцание индийских фотографий, пока не отодвигал их в сторону и не закрывал усталые глаза.

Две силы вели в нем жестокую борьбу, но надежда была сильнее. Все чаще вспоминал он свои беседы с Отто, все ощутимее поднимались из глубины подавленные желания и потребности его сильной натуры, пролежавшие много лет без движения, и этого напора чувств и весеннего тепла не могло сдержать давнее болезненное заблуждение, что он уже старик и ему не остается ничего другого, как доживать свои дни. Глубокий, сильный гипноз резиньяции рассеялся, в брешь потоком хлынули неосознанные, инстинктивные силы жизни, которую он так долго сдерживал и обманывал.

Чем яснее звучали эти голоса, тем больнее сжималось сердце художника в страхе перед окончательным пробуждением. Он снова и снова закрывал словно ослепшие глаза и в лихорадочном возбуждении отказывался принести необходимую жертву.

Иоганн Верагут редко показывался в господском доме, обед почти всегда приносили ему в мастерскую, а вечера он часто проводил в городе. Но, встречаясь с женой или с Альбертом, он бывал тих и кроток и, казалось, забыл о своей неприязни к ним.

На Пьера он почти не обращал внимания. Раньше он по меньшей мере раз в день заманивал мальчика в свою мастерскую или гулял с ним в саду. Теперь же он не видел сына целыми днями, и его не тянуло к нему. Если Пьер случайно попадался ему на дороге, он задумчиво целовал его в лоб, печально и рассеянно заглядывал ему в глаза и шел по своим делам.

Однажды после обеда Верагут зашел в каштановую рощу, было тепло и ветрено, сыпал косой мелкий дождик. Из открытых окон дома доносилась музыка. Художник остановился и прислушался. Пьеса была ему незнакома.

Она звучала чисто и строго, поражая продуманной и взвешенной красотой. Задумавшись, Верагут с удовольствием слушал. Странно, в сущности, это была музыка для пожилых людей, она звучала бережно и мужественно и не имела ничего общего с вакхическим упоением той музыкой, которую он сам так любил в молодые годы.

Он тихо вошел в дом, поднялся по лестнице и бесшумно, не доложив о себе, появился в гостиной; его приход заметила только госпожа Верагут. Альберт играл, а его мать стояла у рояля и слушала. Верагут сел в ближайшее кресло, опустил голову и застыл, внимая музыке. Время от времени он поднимал глаза и останавливал их на жене. Здесь она была у себя дома, в этих комнатах она тихо прожила годы, полные разочарования, как и он в своей мастерской у озера. Но у нее был Альберт, она ходила за ним, он рос рядом с ней, и вот теперь он был гостем и другом в ее доме. Госпожа Адель немного постарела, научилась быть незаметной и довольствоваться малым, взгляд ее был тверд, губы слегка поджаты; но она не оторвалась от семьи и чувствовала себя уверенно в атмосфере, которая принадлежала ей и в которой выросли ее сыновья. Она не была склонна к порывам чувства, к импульсивной нежности, она была лишена всего того, что искал в ней когда-то и на что надеялся ее муж, но вокруг нее царила атмосфера домашнего уюта, в ее лице, в ее характере, в ее доме чувствовались порода и воля, здесь была та почва, на которой могли расти и благополучно развиваться дети.