Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— В конце концов, прекратите вы или нет? — возмущалась Нилима. — Закажите лучше для меня чашку горячего кофе.

— Оставим в стороне эти разговоры об абстракции, — перебивал Бхаргава Шивамохан. — А вот если продолжить твои доводы, то можно сказать, что и все реалистическое искусство художнику следует хранить в самом себе, в форме ощущений — что за нужда придавать им внешнее выражение? Нет, нет, никакие вещественные формы не помогут вам выявить абстрактные ваши ощущения во всей их полноте, да и вообще нелепо предполагать, будто абстракции можно придать конкретные формы. А коль уж внутри вас существуют некие абстрактные ощущения — оставьте их для себя, закройте глаза и наслаждайтесь ими сколько вашей душе угодно! Разговор у нас шел о другом — являются ли эти сознательно предпринимаемые эксперименты непременной основой искусства, или они должны рождаться сами собой, помимо желания, помимо мысли, согласно лишь душевной потребности художника? Сознательны эти опыты или подсознательны? Я утверждаю, что для искусства имеет смысл лишь тот эксперимент, необходимость в котором возникает непроизвольно в нашем подсознании. А правда — она должна жить в душе художника! И мне нет ни малейшей нужды уточнять, в каком именно стиле воплотятся мои ощущения. Не искусство проявляется в формах, а сами формы проявляются в искусстве…

— Правда, диди, перестанут они или нет? — начинала сердиться и Шукла. — Даже понять не могу, из-за чего они спорят! Пусть пишут свои картины, как кому хочется, а нам дадут спокойно выпить по чашке кофе. Себе голову морочат и на нас тоску нагоняют.

— Я тоже считаю этот разговор бесполезным, — пытался с честью выйти из спора загнанный в угол Бхаргав. Обезоруженный этой фразой Шивамохан был вынужден умолкнуть. Но будь его воля, он так и продолжал бы говорить, говорить и говорить без конца, пока не откажет голос, да и тогда, пожалуй, он ухитрился бы произнести напоследок зачин следующей фразы — вроде: «Видите ли…».

Когда в кафе появлялся Харбанс, это значило, что через десять минут всем нужно будет встать и разойтись по домам. Нахмуренное его лицо словно говорило: вот, ради пустой формальности, пришлось оторваться от чрезвычайно важного дела. Мы выпивали еще по одной чашке кофе и выходили на улицу. Там Харбанс всякий раз властно брал меня за руку и начинал настаивать на том, чтобы я отправился вместе с ними ужинать. Я не мог понять: отчего из всей компании приглашения на ужин удостаивался только я? И спешил придумать отговорку. Дело в том, что пока мы все сидели за общим столиком в кафе, я забывал о собственной неустроенности в быту, о своей неприкаянной холостяцкой жизни, когда же мы оказывались в их уютном жилище, с душевной болью вспоминал обо всем этом. Непринужденность веселой дружеской беседы, подчеркнутая сердечность, с какой ко мне относились в семье Харбанса, еще мучительней указывали на мое одиночество, и потому в их доме мне не удавалось вести себя столь же просто и свободно, как в кафе. Чужие мягкие кресла все время напоминали мне о колченогих стульях в нашей с Арвиндом жалкой каморке. Конечно, со временем это чувство утратило свою первоначальную остроту, но улетучиться без остатка так и не смогло.

Как-то в субботу, когда мы вышли из кафе, Харбанс сказал, что хочет посоветоваться со мной об одном важном деле, и попросил прийти в воскресенье к ним на обед, чтобы спокойно обо всем потолковать. Мы договорились на двенадцать часов дня. На другой день я вышел из дому ровно в одиннадцать и за несколько минут до двенадцати уже стоял перед их домом на Хануман-роуд. На мой звонок вышла Нилима. Увидев меня, она досадливо прикусила губу.

— Ой, я и забыла, что ты должен прийти… — смущенно проговорила она. — Правда, правда, утром Харбанс предупредил меня, что ждет тебя к обеду! А я совсем-совсем забыла… Даже не успела умыться! Видишь, в каком я виде? You don’t mind! [32] Не обращай внимания! (англ.).

Нилима была в полосатой ночной пижаме, и эта одежда делала ее неожиданно худенькой, похожей на подростка. В уголке ее рта была зажата наполовину выкуренная сигарета, в руке — зубная щетка.

— Я сейчас, одну минутку, — пообещала она и исчезла во внутренних покоях. Но тут же появилась снова. — Нет, тебе будет скучно одному, если я уйду переодеваться. Харбанса ни с того ни с сего вызвал к себе директор, — боюсь, что он не скоро вернется. Он велел мне задержать тебя и занять разговором. Может быть, ты сам подскажешь, чем тебя занять? — Гибким движением скользнув в кресло и непринужденно усевшись в нем, она продолжала: — Тебя, наверно, шокирует моя сигарета? Хочешь, брошу? А иногда так славно выкурить пол сигаретки! У меня уже привычка! Только вот Харбанс ужасно сердится.