Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела

Жестянщик откашлялся и сказал, что это худое дело.

— Хуже и не придумаешь. Ей богу же! Провалиться мне на этом месте! — вскричал пахарь. — Послушай-ка, вот тебе еще одно проклятущее дело. Я тут у фермера Блейза молотил, у Блейза, что в Белторпе, еще перед тем, как к фермеру Боллопу наняться. У фермера Блейза зерно пропало. Поди ж ты, кричит, будто наши ребята у него стянули. Выходит, я его уворовал. И что же он делает? И меня, и товарища моего берет и гонит в шею, вышвыривает на улицу, ты хоть с голода помирай, ему на все наплевать. Опять, думаю, не бог такое сотворил, а черт. Никак уж не скажешь, что это господня воля.

Жестянщик покачал головой и подтвердил, что худое это дело.

— И ведь ничем этого не поправишь, — добавил пахарь. — Что худо, то худо. Только вот что я тебе скажу, хозяин. За худое худым надо платить. — Кивнув головой, он лукаво подмигнул.

— По мне, так за зло платить надо, как и за добро. К фермеру Боллопу у меня нет обиды. А к фермеру Блейзу есть. И не худо бы как-нибудь ночью, когда сухо будет да ветрено, подпустить ему красного петуха. — Лицо пахаря злобно перекосилось. — Надо его как следует проучить, в подвздошье ему дать, где деньги у него. И завопит же он тогда: «Господи, спаси меня!» Да как еще завопит! Сдается, ничем ведь фермера Блейза не одолеть, коли не этим, так, чтобы на больную мозоль…

Жестянщик поспешно выпустил изо рта один за другим клубы белого дыма и ответил, что дело это худое и пуститься на такое значит стать слугой дьявола. Пахарь решительно заявил, что если на одной стороне будет фермер Блейз, то он все равно станет на другую.

Совсем близко от него оказался наш юный джентльмен, он думал о том же. Наследник Рейнема все это время небрежно, почти вынужденно слушал происходивший у него под боком разговор, в котором простой работник и бродячий жестянщик судили и рядили, обсуждая один из вековечных вопросов, касавшихся существования высшей силы и того, как она влияет на наши мирские дела. И вот он вскочил и, пробравшись сквозь кусты шиповника, спросил у одного из них, как им ближе всего дойти до Берсли. Жестянщик между тем под своим рыжим зонтом уже заварил чай. Он вытащил краюху хлеба, на которую сразу же жадными глазами воззрился Риптон. Пахарь разъяснил, что до Берсли отсюда добрых три мили, а от Берсли до Лоберна еще добрых миль восемь.

— Хочешь полкроны за хлеб, любезный?

— Цена неплохая, — ответил жестянщик, — что ты на это скажешь, сударыня моя?

В ответ кошка вся изогнулась и зашипела на собаку.

Ему выложили полкроны, и Риптон, который как раз к этому времени успел выбраться из шиповника, весь в колючках, как еж, схватил хлеб.

— Барчуки, видать, здорово проголодались, — сказал жестянщик товарищу. — Пойдем-ка и мы с тобой в Берсли, там и потолкуем за кружкой пива.

Пахарь не стал возражать, и вскоре оба они уже шагали следом за мальчиками по дороге в Берсли, меж тем как на западе пожелтевший кустарник озарился пробившейся алою полосой.

Пропавших мальчиков принялись искать по всем окрестностям Рейнема, и сэр Остин не на шутку встревожился. Никто их нигде не видел, кроме Остина Вентворта и мистера Мортона. Баронет выслушал рассказ обоих о том, как приятели пустились бежать, когда те их окликнули, и истолковал поступок сына как неповиновение и бунт. За обедом он пил здоровье юного наследника Рейнема в зловещем молчании. Адриен Харли поднялся, чтобы провозгласить тост. Речь его была исполнена блеска. Произнося ее, он воодушевился и, следуя примеру Цицерона, кончил тем, что стал обращаться к неодушевленным предметам как к живым существам, призывая салфетку Ричарда и его опустевший стул уподобиться его отцу и не посрамить достоинства и чести рода Феверелов. Остину Вентворту, которому после смерти отца-солдата надлежало заступить его место и поддержать тост, после всех красноречивых излияний оставалось только молчать. Однако тех слов благодарности, которые должен был произнести в ответ юный Ричард, на этот раз не последовало. Красноречие Адриена оживило салфетку и стул всего лишь на несколько мгновений. Общество высокоуважаемых друзей и всех теток и дядей и дальних родичей радо было поскорее встать из-за обеденного стола и развлечься музыкой и чаем. Сэр Остин всячески старался быть радушным хозяином и приглашал гостей потанцевать. Если бы он пригласил их посмеяться, они бы столь же покорно приняли его приглашение.

— Как это все грустно! — сказала миссис Дорайя Фори, обращаясь к лобернскому викарию, в то время как сей по уши влюбленный в нее ходячий манекен увивался возле нее, стараясь в то же время сохранить присущую его профессии чопорность.