Он взял скрипку сам и сыграл веселый танец «молинаски». Потом стал расспрашивать о доме и о сводном брате.
— Но почему ты не вел себя, как настоящий мужчина? — спросил он. — Надо было постоять за себя. Дал бы ему по чайнику так, чтобы свернуть носик в другую сторону. Продали твою скрипку? Стыд и срам! Ты должен стоять на собственных ногах; ну, а раз ты не мог стоять, ты сбежал. А, черт! Часто на земле ветер дует сильнее, чем на море. А кто был твой родной отец?
Кристиан рассказал.
— Знавал я его, — сказал Петер Вик. — Он участвовал в битве при Ливорно, был среди тех, кто прикрывал нас с тыла, с суши. Вот уж воистину храбрый был портняжка.
— Ах, если бы и мне повидать чужие страны! — вздохнул Кристиан. — О, будьте так добры, разрешите мне остаться здесь, на шхуне!
Он схватил моряка за руку, и глаза его были столь же красноречивы, сколь и уста.
— По мне, так оставайся, мне как раз нужен юнга, только бы твоя мать согласилась, но хочу тебя предупредить: мы не каждый день стоим в гавани! Мы, чтоб ты знал, выходим в море, где очень сильно качает, где ты не раз получишь холодную головомойку, а порой — оплеуху или крепкий подзатыльник от меня, только тебе уж некуда будет убежать, мой мальчик! И не каждый день мы, как сегодня, пьем кофе и едим сдобу. Ну, а теперь спи в коечке, ты лежишь в ней, как в ящике материного комода.
Петер Вик остался сидеть на палубе с грогом и трубкой, а Кристиан пошел и лег на узкое ложе. Надежда на Господа переполняла его мысли, вера в нем крепла.
По привычке он встал рано утром, что пришлось по нраву шкиперу.
— Ты встаешь с курами, спозаранку уже на ногах. Молодец! Но сейчас лучше бы ты взял курс на сушу и подождал, пока будут готовы твои документы и мамаша разрешит тебе уйти в плаванье. О Господи, он того гляди разревется! Не надо, море и так соленое.
— Пусть остается у тебя, дядюшка, — попросила Люция, которая в это время подошла и узнала, чем так огорчен Кристиан. — Матушка еще вчера сходила к его родителям и рассказала им все. У пего нет никого, кто был бы ему таким добрым родичем, как ты мне! — И ее ручонка нежно погладила морщинистую щеку дядюшки.
— Ну ты смотри на нее, она уже знает уловки покойной мадам Петер Вик, когда та хотела заставить меня плыть нужным ей курсом. Вы, женщины, большие искусницы в этом деле.
Люция не отступалась, пустив в ход все свое умение убеждать, и в конце концов Кристиану разрешено было остаться на судне до тех пор, пока не станет известно решение его родителей.
Уже в полдень следующего дня Мария пришла в Свеннборг одна, без мужа и сразу же разыскала шхуну. Она одновременно целовала и бранила сына:
— Да как ты смел вот так взять и убежать от нас! Ты вылитый отец, от него я тоже наплакалась. Я не собираюсь тебя бить, хотя это пошло бы тебе только на пользу. Что ж, испытай, каково оно — жить среди чужих людей. Я еще не забыла, как намучилась с твоим отцом. И клянусь, я ни в жизнь не вышла бы замуж второй раз, не будь у меня тебя. Бог свидетель, жизнь у меня не сладкая, но ты еще мал, чтобы это понять, сопляк несчастный! Ну ладно, плавай себе на шхуне, а если она потонет, и ты вместе с ней, будет у меня еще одна причина лить слезы!
Примерно таков был разговор, и Кристиан стал юнгой. Подписали своего рода контракт; единственным, что усвоил из него Кристиан, было его право играть на скрипке шкипера: эту мольбу он, запинаясь, высказал, когда его спросили, все ли он понял.
Теперь ему предстояло узнать, что такое нактоуз, штаг, фок и кливер, и вскоре он уже перелетал с каната на канат, как чайка, хотя прежде никогда не увлекался лазаньем и прыжками.
У поручней стою я,
Гляжу в пучину вод.
На темпом рифе, как на троне
Там дремлет царь морской,
И даже арфы струн не тронет
Он соyною рукой.
И над собой не замечает
Плывущие суда.
Лишь головой седой кивает
Им вслед он иногда.
Эйхендорф
Восемнадцатого октября на борту все было готово к отплытию. Кроме Петера Вика команда состояла из троих матросов; на борту было также два пассажира. Одна из них — пожилая гувернантка; в годы своего расцвета она выступала в труппе графа Трампе в Оденсе, но, по ее словам, покинула сцену, считая это занятие безнравственным; кроме того, она писала стихи, но только по-немецки, потому что возвышенные чувства, по ее мнению, можно выразить лишь на этом языке. Она ехала в Копенгаген, где ее наняли служить в каком-то аристократическом доме. Второй пассажир постоянно жил в Копенгагене; он был коллежским советником — чин, хлопотать о котором его в свое время заставила жена.
Читать дальше