Оноре Бальзак - Беатриса

— Урсула, мне кажется, я умираю, — воскликнула Сабина.

— Да что с тобой, дорогая?

— Скажи мне, что Савиньен и Каллист делали вчера после обеда? Ведь Каллист обедал у вас?

— У нас? — удивилась Урсула, которую муж не успел предупредить, не предполагая, что расспросы начнутся так скоро. — Мы обедали вчера вдвоем с Савиньеном, а потом поехали в Итальянскую оперу, опять-таки без Каллиста.

— Урсула, дорогая моя, ради твоей любви к Савиньену, сохрани в тайне то, что ты мне только что сказала, и то, что я тебе сейчас скажу. Ты одна будешь знать причину моей смерти... Я обманута, обманута на третьем году брака, в двадцать два с половиной года!..

Зубы ее стучали, помутившиеся глаза застыли; лицо позеленело и приняло оттенок старинного венецианского стекла.

— Ты, такая красавица — и обманута!.. С кем же он изменил тебе?

— Не знаю! Но Каллист солгал мне дважды... Молчи! Не жалей меня, не сердись на него, сделай вид, что ты ничего не знаешь: быть может, тебе удастся выведать у Савиньена, кто она. Ах, да, вчерашнее письмо!..

Дрожа от озноба, в одной сорочке, она бросилась к шкатулке и достала записку.

— Корона маркизы! — произнесла она, упав на постель. — Узнай, в Париже ли госпожа де Рошфид... Слава богу, у меня есть родная душа, с которой я могу поплакать, все высказать! О, дорогая, видеть, что все твои верования, твоя поэзия, твой кумир, твоя добродетель, счастье, все, все разбито, поругано, погибло!.. Нет больше бога на небесах! Нет больше любви на земле, нет больше жизни в сердце, ничего больше нет... Я не знаю, день ли сейчас на дворе, есть ли в небе солнце... У меня так тяжело на сердце, что я почти не чувствую боли, а меж тем грудь и лицо у меня как ножом режет. К счастью, я отняла от груди маленького, мое молоко отравило бы его!

При этой мысли слезы градом хлынули из глаз Сабины, хотя до сих пор она не пролила ни слезинки.

Хорошенькая г-жа де Портандюэр сидела, держа в руке роковое письмо, которое Сабина понюхала раз десять; гостья была потрясена этой искренней мукой сердца, этой агонией любви, хотя ничего не поняла из несвязных речей Сабины. Вдруг Урсулу осенила мысль, которая может прийти в голову только истинному другу.

«Надо ее спасти!» — подумала она.

— Подожди меня, Сабина, — я сейчас узнаю всю правду.

— Спасибо, даже за гробом я буду любить тебя! — крикнула Сабина.

Урсула помчалась к герцогине де Гранлье и, взяв с нее слово, что та будет хранить молчание, рассказала, в каком положении находится Сабина.

— Согласитесь, сударыня, — закончила свою речь виконтесса, — что для того, чтобы не допустить столь ужасной болезни, — а кто знает, может быть, и безумья... — мы должны посвятить во все врача и выдумать какую нибудь небылицу в оправдание этого ужасного Каллиста. Пусть Сабина хоть ненадолго поверит, что он ни в чем не виноват.

— Дорогая крошка, — ответила герцогиня, которая, выслушав Урсулу, вся похолодела от страха, — дружба сделала из вас опытную женщину, мою ровесницу. Я знаю, как Сабина любит своего мужа, вы правы, она может лишиться рассудка.

— И, что еще хуже, она может лишиться красоты! — добавила виконтесса.

— Едемте скорее! — вскричала герцогиня.

К великому счастью, виконтесса и герцогиня приехали на несколько минут раньше знаменитого акушера Доманже: второго врача Каллист не застал дома.

— Урсула мне все рассказала, — начала герцогиня, — и ты, Сабина, ошибаешься... Прежде всего Беатрисы нет в Париже. А если хочешь знать, мой ангел, правду, так вот она — Каллист вчера проиграл огромную сумму и теперь не знает, где ему достать денег, чтобы уплатить за подарок, который он заказал для тебя.

— А это? — спросила Сабина, протягивая матери письмо.

— Это? — со смехом переспросила герцогиня. — Это написано на бумаге Жокей-клуба; ныне все пишут на бумаге с коронами; скоро все лавочники будут носить титулы...

Благоразумная мать бросила в огонь злосчастное письмо.

Когда явились Каллист с акушером Доманже, герцогиня, которой доложили, как она велела, об их приходе, вышла им навстречу; оставив дочь на попечение г-жи де Портандюэр, она задержала в гостиной акушера и Каллиста.

— Дело, сударь, идет о жизни Сабины! — обратилась она к Каллисту. — Вы изменили ей с госпожой Рошфид...

Каллист покраснел, как юная девица, впервые уличенная в любовном грехе.

— И так как, — продолжала герцогиня, — вы не умеете лгать, то наделали глупостей, и Сабина обо всем догадалась; к счастью, я исправила ваш промах. Надеюсь, вы не хотите, чтоб дочь моя умерла?.. Я говорю это для того, господин Доманже, чтобы вы знали, чем вызвана болезнь... А вам я вот что скажу, Каллист. Я старая женщина и могу понять ваш проступок, но простить его не могу. Такие ошибки искупаются целой жизнью безоблачного счастья. Если вы хотите, чтобы я сохранила к вам уважение, сначала спасите мою дочь, а затем забудьте госпожу де Рошфид, — такой женщиной достаточно обладать один раз!.. Умейте хоть лгать, умейте проявить сейчас смелость и бесстыдство преступника. Ведь я-то солгала, да, я солгала Сабине и теперь вынуждена наложить на себя строгое покаяние, чтобы искупить этот смертный грех.