Лидия Чарская: Солнце встанет!

— Твоя! Твоя! И ничья больше!

Строганов нежно, почти с благоговением поднял ее на руки и прижал к груди.

Ветер бушевал, насвистывая в трубы. Мороз с метелью и вьюгой грозил постоянными заносами. Было около восьми вечера, а казалось, что беспросветная, мглистая ночь окутала окрестности. Лика сидела у камина, зябко кутаясь в платок, с целым ворохом газет на коленах. Ее лицо, бледное и худенькое и прежде, теперь похудело и осунулось еще больше. Лишь огромные глаза стали еще красивее, еще лучше. Они одни жили в этом лице, принявшем отпечаток какой-то неземной скорби. В первую же брачную ночь Лика поняла одно: она не любила Силы, не любила тою нежною, самоотверженной женскою любовью жены, которая заменяет порою самое страсть и влюбленность. Поняла она и то, что князю Всеволоду принадлежит она каждым атомом, каждым фибром своего естества. До тех пор, пока Сила был для нее милым братом, живым воплощением ее заветных идей, она не ощущала боли в сердце, той мучительной боли любви, которую насильно вонзил в ее душу Гарин. Но с первой же супружеской лаской мужа молодая Строганова поняла весь ужас своего положения. Любя одного, она должна была принадлежать другому и, в довершении всего, должна была скрывать это от Силы, которого могло убить подобное отношение к нему.

И Лика скрывала и таяла на глазах мужа с каждым днем, с каждым часом.

Даже любимое дело не удовлетворяло ее по-прежнему. Правда, она по-старому помогала доктору в фабричной больнице, навещала красовских, колотаевских и рябовских крестьян, выслушивая их нужды и удовлетворяя их материально и духовно, по-старому собирала рабочих в артельной и читала им, знакомя их наравне с социальным положением европейского пролетария и с русскими классиками по изящной словесности. Но во всем этом не проявлялась прежняя горячая, страстная натура Лики, а чувствовалась какая-то апатичная пришибленность. Наедине с мужем Лика чувствовала себя как-то неловко, дико и всячески старалась замешать третье лицо в их недолгие свидания во время отдыхов Силы после фабричного трудового дня.

С отъездом тети Зины за границу, куда та, наконец, отправилась по настоянию племянницы, Лика тесно подружилась с Анной Бобруковой. Присутствие Анны стало ей теперь решительно необходимым. Эта простая, здоровая по существу и несчастная в силу обстоятельств девушка решительно влекла к себе Лику. Энергичная и смелая, она умела побороть свое горе и нести его с гордо поднятой головой. В Анне было много несимпатичного, но ее молчаливая скорбь смиряла с нею Лику, которая почти не замечала ее недостатков. К тому же в последние месяцы постоянных отношений с Горной Анна много усовершенствовалась. Она смягчилась душой, бросила свой умышленно ею принятый циничный тон, стала больше заниматься чтением и старательно занялась своей подготовкой на медицинские курсы.

Ее присутствия Лика, сама того не замечая, жаждала в силу и другой причины. «Он», странный, вредный и безжалостный человек, был когда-то близок Анне и, целуя Анну, Лика хотела ощутить на себе поцелуи, оставленный на этом красивом, но несколько грубоватом лице князем Всеволодом. Она не ощущала ни малейшей ревности к Бобруковой; напротив, с каждым появлением последней появлялся невидимый призрак Гарина и Лика жила острым ощущением своих воспоминаний о нем.

Ветер по-прежнему завывал в трубах. Молодая Строганова машинально следила за печатными строчками газет. Где-то стукнула входная дверь.

— Это Сила! — произнесла Лика и вся как-то инстинктивно подобралась в своем кресле.

Вместе со струей свежего, морозного воздуха, вся запушенная снегом, вбежала Анна.

— Наши бастуют! — как отрезала, крикнула она своим звучным голосом. — С завтрашнего дня решили. Сила Романович пошел уговаривать в артельную. Сходка там… по примеру городских… «Пока, — говорят, — не добьемся отмены смертной казни, никто пальцем не двинет». Вся фабрика стала. Красовские так прямо и говорят: «За тысячи верстов столице нашему брату пулеметами грозят, а мы со спокойной душой стой у станка… Дудки!» Хозяин при мне прошел. Встретили на «ура», качали… А все же, говорят: «Сила Романович, не погневись, забастуем. Жаль нам тебя сердешно, а не можем от товарищей отставать»… Им Кирюк, как в город за бандеролями ездил, целую пачку прокламаций привез. Вот они и взбунтетенились так, что небу жарко.

— Ты прямо сюда со сходки?

— Да, Кирюк говорил. Ловко это он шельма приноровился… Так и сыплет, так и сыплет…