Жан Жироду - Лгунья

Гастон взял фотографию, заплатил за нее дороже, чем отдал бы за дюжину больших снимков, где Нелли в левый профиль, но зато в нарядном туалете, демонстрировала высокомерное безразличие ко всему, касающемуся Гастона (это правый профиль, видимо, умел улыбаться и обещать любовь), — взял и вышел. Ему опять пришлось пробираться между мальчишками и даже разнимать их, поскольку они в тот момент сцепились в драке; пришлось случайно коснуться заячьей губы рыжего сорванца. Губа была шершавая, рваная, — вот и еще одно существо, обреченное на страдания в этом мире… Машина ждала у подъезда, в ее темном чреве прятался детский автомобильчик. У Гастона не хватило мужества сесть рядом с ним, ему почудилось бы, что он сам забрался в эту белую машинку. Он велел шоферу ехать домой, а сам побрел вдоль квартала, куда глаза глядят.

Квартал Нелли… Он смотрел на него с тротуара, куда по вечерам Нелли спускалась из своего рая к скуке, отвращению, тягостному долгу — спускалась к Гастону. Он увидел это маленькое царство Нелли. Вот кондитерская, где Нелли покупала бретонские клубничные пирожные, он узнал их: как-то Нелли, видимо, не успев сделать покупки дома, принесла одно отсюда; пирожное оказалось таким вкусным, что он даже спросил у нее адрес лавки. Ну вот, теперь он его знает, этот адрес. А вот с сырной лавкой ей повезло меньше, сыры здесь были неважные. Галантерея Нелли: в витрине красовались пуговицы, булавки, нитки, мотки шерсти, — все, что помогало ей исправлять оплошности в туалете. Газетный киоск Нелли: здесь она покупала вечерние газеты и раз в неделю «Светскую хронику». Цветочная лавка… Да, теперь Гастон вспомнил: среди всего, что ели, читали, нюхали в доме у Нелли, попадались блюда, журналы и цветы, которые были не лучше и не красивее прочих, но к которым она относилась с особой нежностью. Это их она покупала в своих владениях — газеты, яйца, узенький шарфик, чулки. И еще штопор, неведомо откуда взявшийся, — Нелли дорожила им, точно драгоценным украшением. И рожок для ботинок, которым она запретила пользоваться Гастону. Да и всяческий мелкий ремонт — часов или туфель, — как понял Гастон, Для Нелли делали здесь, а не на ее улице.

Он вернулся к дому, вновь поглядел на дерево. Ветер раскачивал и трепал носок на сучке. Нелли наверняка смотрела, из своего окна на этот носок. Дрозды весело прыгали с ветки на ветку; Нелли наверняка видела их, они будили ее своим щебетом. И весь квартал готовился к появлению Нелли, хотя она приходила не раньше пяти: газетчик прилежно раскладывал утренние газеты, которых Нелли никогда не покупала; хозяйка молочной лавки разливала по горшкам молоко, которое Нелли никогда не попробует; зеленщик выставлял лотки со сливами, которые Нелли не любила, с мандаринами, которые она терпеть не могла… И все это ради того, чтобы в какой-нибудь из вечеров Нелли смогла выбрать на этих бесчисленных прилавках, питаемых гигантским Чревом Парижа, камамбер, яблоко-кальвиль или журнал «Вог». Может быть, среди всех этих фруктов лежит персик, который Нелли надкусит этим вечером… Этим вечером? Каким — этим? Ну, хватит, пора идти складывать чемоданы. Нужно уезжать!

Гастон попытался вырваться из заколдованного круга, но это ему не удалось. Покупать клетчатый шотландский плед из чистой шерсти в тот миг, когда вы узнали, что любимая женщина внушала вам, будто навещает сына, а сама в полной безопасности бегала к любовнику, — весьма затруднительное занятие. Искать готовый белый пикейный костюм со сборками и хлястиком на спине, с карманами (разумеется, без отворотов) в то утро, когда вы купили детский автомобильчик для любовника своей жены, — это просто невозможно. Никогда Гастон не подумал бы, что будильники, носки, порошки Байера, распорки для башмаков так тесно связаны с сердцем, мозгом, глазами, почти со слезами. Тем более, что улица шла в гору. У Гастона болели ноги — совсем как в тот день, когда ему пришлось в качестве свадебного шафера стоять на коленях в церкви Мадлен. Что? Свадьба?! Ну да, как же! Хорош он был со своими мечтами о свадьбе, о невесте, о супружеских радостях! Господи, ну почему эти люди вокруг так грубо толкаются?! Вот если бы Гастон встретил на улице такого же бедолагу, как он сам сейчас — несчастного, опозоренного, раздавленного, — он бы наверняка помог ему, особенно на таком крутом подъеме; поддержал бы, взял за руку… Но нет, его пихали со всех сторон — то столяр задел какой-то доской, то отставной капитан с тростью подмышкой чуть не выколол ему глаз.