Джон Фаулз - Червь

В эту минуту левша Ребекка сдерживает свою правополушарную натуру из последних сил. Наконец она прерывает молчание и, словно размышляя вслух, произносит:

— Эх ты! Слепцом прикинулся, слепцом прикинулся.

— Не смей так со мной разговаривать! Я тебе запрещаю!

Женщина понижает голос:

— Запрещай, запрещай. Туча ты чёрная, ночь ты, Люцифер ты, и вопросы твои дьявольские. Думал, цепи законника будут глаза мне застить, а только сам пуще меня слепотствуешь. Не видишь ты разве, что этот мир погублен без возврата? Не новыми грехами — старыми, которые от века. Ничто как ветошь, тысячекрат изодранная, измаранная, и всякая нить в ней — грех. И знай, что дочиста её уже не отмыть и не обновить ни во веки веков. Ни тебе не обновить, ни твоей братии. И не обновить вам больше злых путей, на которые совращали вы невинных от самого их рождения. Или не замечаешь ты, что слеп вместе со своей братией?

Аскью порывисто вскакивает:

— Молчать! Молчать, тебе говорят!

Но с Ребеккой творится что-то невероятное. Она тоже поднимается и продолжает свою отповедь. Неторопливость сменяется скороговоркой, доходящей до невнятицы:

— Как чтишь ты Небеса? Тем, что учиняешь ад из века сего. Или не видишь ты, что единая твоя надежда — это мы, кто Христом жив? Отступись от путей своих, живи путями Иисуса Христа, ныне позабытыми. Твой мир — он насмешник, гонитель, только и ищет их истребить. Ты и братия твоя осуждены, непременно осуждены, и что ни день, то больше. И будет так: возродятся пути Его, и тогда увидят это грешники, и мы, люди веры, оправданы будем, а ты со своим легионом, проклятые во антихристе, за слепоту свою, за беззаконные пути осуждены. Так победим мы. Истинно говорю: Иисус снова грядёт, пророчество было. И свет Его просияет сквозь всякое дело и всякое слово, и мир сделается точно окно, и польётся свет, и станет в нём видимо всё какое ни есть зло, и покарается в аду, и ни одному подобно тебе осуждённому против того не устоять…

— В тюрьму тебя! В плети!

— Нет, злой карла, напрасно ты покушаешься уловить меня в свои злые силки. Истинно говорю: не случалось ещё примера, чтобы ушедшее воротилось, пустое ты затеял — его удержать. Этот день — нынешний, нынешний! Истинно говорю: грядёт новый мир, и не станет греха, не станет вражды меж людьми, меж мужчиной и женщиной, отцом и сыном, слугой и господином. И никто больше не пожелает злого, не умоет рук, не пожмёт плечами, никто не будет, подобно тебе, закрывать глаза на всё, что смущает его покой, что противно его самоугодливости. Не станет судья судить бедняков, когда и сам на их месте не удержал бы себя от воровства. Не будет владычествовать корысть, ни суетность, не будет злобных усмешек и пышных пирований в то время, что люди голодают, ни утешных телу рубах и башмаков в то время, что хоть один человек наг и бос. Разве ты не видишь, что скоро лев будет лежать рядом с агнцем [164] Ис.: 11,6 , что всё станет истина и свет. Господи, ну как же, как ты не видишь! Нельзя статься, чтобы ты был так слеп к своей жизни вечной, нельзя тому статься!..

Аскью бросает взгляд на Джона Тюдора, который, склонившись над столом, строчит по бумаге:

— Эй, любезный, ты что, заснул? Заткни-ка ей глотку!

Тюдор встаёт и нерешительно топчется на месте.

— Истинно говорю тебе: вижу, вижу! Как же ты не видишь, что вижу я? Грядёт, гря…

Тюдор уже было бросился к Ребекке, чтобы зажать ей рот, но тут же застывает как вкопанный. Происходит неожиданное. При слове «вижу» Ребекка вдруг отводит взгляд в сторону. Теперь она смотрит не на Аскью, а куда-то левее. Там, в углу, футах в пятнадцати от неё, имеется небольшая дверь, ведущая, судя по всему, в соседнюю комнату. Глядя на Ребекку, можно подумать, что кто-то вошёл в эту дверь и его-то появление и заставило женщину умолкнуть. Это ощущение настолько явственно, что Аскью и писец поспешно оглядываются на дверь. Закрытая дверь неподвижна и нема, в комнату никто не входил. Как по команде, стряпчий и писец поворачиваются к Ребекке. Женщина остолбенела. Она смотрит всё тем же неподвижным взглядом, не в силах вымолвить ни слова. Но не изумление, не растерянность сковывают ей язык — вид её показывает, что она покорилась чьей-то воле и едва ли не благодарна за то, что её прервали. Насторожённое строптивое лицо, как по волшебству, преобразилось, на нём забрезжила улыбка. Трудно угадать, кого она видит там, в углу, однако её взгляд, удивительно робкий, по-детски простодушный, полный ожидания, говорит о том, что перед ней внезапно предстал человек, с которым её связывает любовь и доверие.