Льюис Кэрролл - Рассказы и истории

Торговец Мэттью Диксон свидетельствует: «Хорошо отужинав вечером молодым гусем, пирогом с мясом и другими Яствами, поданными к столу по великой милости Епископа (при этих словах он посмотрел на моего господина и попробовал снять шляпу перед ним, но не смог, ибо на голове у него не было шляпы), я отправился в опочивальню, где долгое время был осаждаем жестокими и ужасными Сновидениями. В одном сне я увидел молодую Даму, одетую не в Платье, а в некую Накидку, быть может, в широкий плащ». (Здесь главная Горничная подтвердила, что ни одна Дама не станет носить такое, и он ответил: «Я признаю свою ошибку», — и даже попытался встать, но не смог.)

Свидетель продолжил: «Помянутая Дама размахивала большим Факелом, а тонкий голос выкрикивал „Гонлесс! Гонлесс!“ [11] Буквально: без платья. — Прим. пер. И вот, когда она стояла посреди комнаты, с ней произошла великая Перемена: ее облик становился все более старым, волосы седели, и все это время она говорила самым печальным голосом: „Ныне без платья, как бывает с Дамами, но в грядущие годы они не будут испытывать недостатка в платьях“. При этом ее накидка медленно растаяла и превратилась в шелковое Платье, которое шло складками вверх и вниз и разлеталось в стороны». (Тут мой господин, потеряв терпение, стукнул его по голове, чтобы он поскорее заканчивал свою историю.)

Свидетель продолжил: «Помянутое платье стало меняться на разный манер, заворачиваясь вверх здесь и там и открывая нижние юбки всяческих оттенков, даже алого цвета, при каковом зловещем и кровавом зрелище я застонал и залился слезами. Тут последняя юбка раскрылась в Необъятность за пределами человеческой способности повествовать об этом, наполненную Обручами, Тележными Колесами, Шарами и тому подобными вещами. Эти видения заполонили всю комнату, придавив меня к постели, пока она не удалилась, опалив своим Факелом мои волосы по пути. Потом я, пробудившись от сна, услышал шелест тростника и увидел свет». (Здесь Горничная перебила его, воскликнув, что видела пламя свечи с тростниковым фитилем в той самой комнате, и сказала бы еще больше, но мой господин остановил ее и строго велел ей молчать ради спасения ее души.)

Свидетель продолжил: «Несмотря на всепоглощающий Страх, заставляющий мои кости дрожать в суставах, я попробовал встать с постели и обрести покой. Однако я был слаб скорее телом, а не сердцем, а потому мне довелось выслушать отрывки старинных баллад мастера Уильяма Шекспира в ее исполнении».

Мой господин поинтересовался, что это за баллады и может ли он исполнить их. Торговец отвечал, что помнит лишь две под названием «В Трафальгарской бухте, парень // Мы французам дали жару» и «В подветренных водах Бискайского залива», каковые мелодии он напел, безбожно фальшивя под улыбки собравшихся.

Свидетель продолжил: «Помянутые баллады я могу напеть под музыку, но без аккомпанемента у меня ничего не получится». Тогда его препроводили в аудиторию, где стоял Музыкальный Инструмент под названием «пэан-о-форти» (в том смысле, что он имел сорок извлекаемых Нот и был Пэаном, или Триумфом Искусства), где две юных Дамы, племянницы моего господина, которые жили здесь (и якобы брали музыкальные уроки, хотя, полагаю, больше маялись от безделья), устроили громкую Музыку, под которую он пел изо всех сил, выводя доселе неслыханные Напевы.

(Усердное вступление хора из всех присутствующих.)

Свидетель продолжил: «Потом она явилась облаченной в такую же свободную Накидку, когда я впервые увидел ее во сне, и проникновенным голосом поведала мне свою Историю».

«Свежим осенним вечером можно было увидеть молодую Даму, гуляющую в саду у замка Окленд, чопорную и надменную на вид, но обликом не лишенную приятности и даже красивую, если бы ее черты были более кроткими.

Этой молодой Дамой, о несчастный, была я. (Тут я спросил, почему она считает меня несчастным, и она ответила, что это не имеет значения.) В то время я кичилась не столько моей красотой, сколько статностью Фигуры, и всем сердцем желала, чтобы какой-нибудь Художник написал мой портрет, но их запросы были слишком высокими — полагаю, не в мастерстве Живописи, а в цене. (Тут я самым смиренным образом поинтересовался, какую цену запрашивали Художники в то время, но она высокомерно ответила, что денежные дела — это вульгарная тема и она об этом ничего не знает и знать не хочет.)