Льюис Кэрролл - Рассказы и истории

Ответ Поэта, насколько можно судить (поскольку он был отрывочным и бессвязным, в промежутках между приступами кашля), звучал следующим образом: «Это была моя… моя… вы убьете меня… вина… я говорю, вина… вы меня задуши… я дал ему…»

— Полагаю, дал ему пинка, — заключил допрашивающий, снова перекрывший скудный доступ воздуха в легкие своей жертвы. — И тот конечно же полетел вниз. Я слышал, кто-то упал с моста сегодня ночью, — продолжал он, повернувшись к констеблю. — Без сомнения, это несчастный официант. Теперь послушайте меня! Я больше не считаю этого человека своим другом: не жалейте его, констебль! Не вздумайте отпустить его, чтобы пощадить мои чувства!

В это время поэт издал несколько судорожных звуков, которые при внимательном прослушивании можно было перевести так: «Пунш… [10] Еще один эпизод, основанный на игре слов: punch (удар) и punch (пунш) произносится одинаково. — Прим. пер. это было уже… слишком много для него… поэтому он… он…»

— Молчи, ничтожество! — сурово перебил Маггл. — Ты еще смеешь шутить об этом! Ты дал ему пинка, не так ли? И что потом?

— Это… это просто сбило его с ног, — продолжил несчастный Шмиц, но его бессвязный монолог был прерван нетерпеливым констеблем, и все четверо направились к городу.

Но тут на сцене появился неожиданный персонаж и произнес речь, гораздо более примечательную своей энергичностью, чем грамматической точностью.

— Я только что услышал об этом… я заснул под столом — принял больше пунша, чем мог выдержать. Он так же невиновен, как и я — мертвый, как же! — я живее чем вы, зарубите себе на носу!

Эта речь произвела разное действие на слушателей: констебль спокойно отпустил Поэта, а потрясенный Маггл пробормотал:

— Невероятно! Это заговор — лжесвидетельство — передайте дело в суд присяжных… — в то время как счастливый Поэт бросился в объятия своего спасителя и воскликнул голосом, прерывающимся от волнения:

— Нет, с этого часа мы больше не расстанемся! Наша жизнь и любовь не знает преград!

Впрочем, официант не отнесся к его словам с той сердечностью, какую от него можно было ожидать.

Позднее, в тот же день, когда Вильгельм и Сьюки сидели за столом и беседовали с официантом и несколькими друзьями, раскаявшийся Маггл вошел в комнату, положил Шмицу на колени сложенный лист бумаги, произнес глухим голосом: «Будьте счастливы!» — удалился, и с тех пор его больше не видели.

Внимательно прочитав документ, Вильгельм поднялся на ноги; под влиянием этого волнующего момента он бессознательно сложил импровизированный стих:

На этом мы оставим его; кто отныне посмеет усомниться в его счастье? Разве он не получил Сьюки? А получив ее, он может быть доволен.

Вот подлинная и ужасная история о комнатах в замке Окленд в Шотландии и о вещах, происходивших с торговцем Мэттью Диксоном, о присутствовавшей там некой Даме, именуемой Гонлесс, и о том, что в наши дни никто не дерзает спать там (в силу великого страха), каковые события происходили во дни блаженной памяти епископа Бека и были записаны мною в году тысяча триста двадцать пятом, в феврале месяце, начиная со вторника, и в другие дни.

Когда помянутый Мэттью Диксон привез свои товары в это место, мои господа похвалили их и распорядились, чтобы его хорошо угостили вечером (что вскоре произошло, и он отужинал с превеликим аппетитом) и уложили на покой в определенной комнате, теперь называемой Шотландской, откуда он выбежал в полночь с таким ужасным криком, что разбудил всех, и, пробегая по коридорам, продолжал кричать, пока не упал без чувств.

После чего его отнесли в чертог моего господина и с большим трудом усадили на стул, откуда он трижды упал на пол, к великому удовольствию всех присутствующих.

Но, будучи подкрепленным различными Крепкими Напитками (прежде всего Джином), он спустя некоторое время изложил жалобным тоном нижеследующие подробности, впоследствии подтвержденные девятью крепкими фермерами, проживавшими поблизости, каковые свидетельства я тоже привожу в строгом порядке.

Свидетельство Мэттью Диксона, торговца сорока лет от роду, находящегося в здравом уме и твердой памяти, хотя и жестоко пострадавшего от Зрелищ и Звуков, испытанных мною в этом замке. Касаемо Видения Шотландии, двух Призраков, в нем присутствовавших, и некой странной Дамы, а также о прискорбных вещах, ею упомянутых, наряду с печальными песнопениями и мелодиями, созданными ею и другими Призраками, о холоде и тряске моих Костей (посредством великого страха) и о других вещах, приятных для знания, особенно о Картине, внезапно явленной моему взору, и о том, что произойдет потом (как истинно предсказано Призраками), о Тьме и прочих вещах, более ужасных, чем Слова, и еще о том, что люди называют Химерой.