Зофья Посмыш - Пассажирка

Он засмеялся и махнул рукой. Лицо Христа с его чертами. «Шаль, — подумала я, — жаль! Я отдам ей. Да. Пусть хоть это у нее останется». Я направилась к бараку, но едва прошла несколько шагов, как услышала крик Шульца:

— Ага, попались, писаря проклятые!

Я оглянулась. Шульц обыскивал двух заключенных. Они стояли навытяжку, с непокрытыми головами, один говорил что-то — спокойно, без всякого страха. Я узнала их: это были те самые из конторы — капо Вернер и писарь-поляк, которых я считала причастными к истории с собакой. Я ждала, не найдет ли у них Шульц чего-нибудь, но где там! Он только приходил во все большую ярость.

— Вон отсюда! — заорал он. — Вот всыплю каждому по двадцать пять, тогда забудете про баб!

Меня смешил этот Шульц, все еще не понимавший, что такое Освенцим. Он не знал, например, что некоторые заключенные имеют право ходить без охраны и им ничего нельзя сделать, пока не поймаешь их с поличным.

Я вошла в контору, но Марты там не оказалось. Она была в соседнем бараке на сортировке вещей. Я послала за ней.

«Отдам ей это, — думала я. — Просто выну и положу на стол…» Раздались шаги. Я взяла в руки медальон, но вместо Марты появилась капо.

— Фрау надзирательница, я нашла интересную вещь. — И она протянула мне тщательно сложенный листок бумаги.

— Что это?

— Думаю, что секретная записка.

Листок был запачкан и потерт на сгибах.

— Разверните.

Капо не ошиблась. Листок был исписан мелким, убористым почерком, фиолетовым химическим карандашом.

— Написано по-польски, — сказала капо.

Меня вдруг осенило.

— Где это вы нашли?

— На дороге между бараками, ближе к бараку номер два.

— Покажите где.

Мы вышли. Да, совершенно точно. Именно здесь Шульц обыскивал тех двоих. Со стороны барака шла Марта. Я окликнула ее, и мы вошли в контору.

— Переведите это. — Я протянула ей записку.

Марта нахмурила брови. Почерк был неразборчивый, и она читала с трудом, я бы сказала — нарочито с трудом, но читала. И переводила. Сначала запинаясь, а потом совсем бойко. Это было любовное письмо, красивое, хотя слишком поэтичное. Девушка писала о какой-то горе, фиолетовой от вереска, на которую они взойдут оба и которая будет свидетелем их любви, когда любовь станет возможной.

Должна сказать, что это письмо не возбудило во мне ничего, кроме любопытства. Хотелось узнать, кто из моих девушек мог написать такое. Я созвала команду.

— Марта, переведите.

Она вышла вперед.

— Найдена записка. Вот она. — Я пустила листок по рядам. — Пусть та, которая ее написала, признается.

Листок обошел ряды и вернулся. Заключенные молчали.

— Письмо глупое, но безобидное. Если виновница признается сама, я не напишу рапорта. Если виновница не найдется, в карцер пойдет вся команда. Даю вам сутки на размышление… и выявление виновной.

Когда сутки были на исходе, Марта обратилась ко мне и попросила разрешения поговорить. Я обрадовалась, уверенная, что она знает автора письма и решила назвать его, чтобы спасти команду.

— Давно пора, — сказала я. — Через час было бы уже поздно.

Она как-то странно поглядела на меня.

— Я… пришла просить вас…

— Просить?

— Да. Чтобы вы сами назначили нам наказание.

— Как это понять?

— Мы просим, чтобы вы не писали рапорта.

— Команда просит? Команде известно мое решение.

— Я прошу, фрау надзирательница.

Это было уже слишком. Я чувствовала, как у меня холодеют щеки.

— Вы совершенно забываетесь, — сказала я, — совершенно!.. Кто вы такая, чтобы обращаться ко мне с личными просьбами? Вы что, свободный человек?

Она побледнела и ответила:

— Фрау надзирательница, свободен тот, кому- нечего терять. Рабом делает человека жажда жизни…

— Любопытно… — перебил Вальтер. — Сколько ей было лет?

— Меньше двадцати.

— Черт возьми! Она все же кое-чем обязана нам, немцам. Такая философия в ее возрасте…

— Я вспомнила тогда про медальон, — продолжала Лиза. — Он лежал у меня в кармане, и каждый раз, доставая платок, я касалась его рукой. Но нет, Марта не заслужила того, чтобы получить его обратно. Я прекратила наш философский спор.

Рапорт будет подан. Если завтра до одиннадцати утра виновница не найдется, вся команда понесет наказание.

Я еще не знала тогда, насколько Марта заслуживала это наказание. И не узнала бы никогда, если бы не случай. В тот же день, поздно вечером, ко мне прибежали моя сестра Хассе и надзирательница Борман. Они были вне себя.

— Анни, — сказала Хассе, — опять в этой идиотской передаче названы наши фамилии.