Зофья Посмыш - Пассажирка

— Что она натворила?

Он загоготал в ответ.

— А вот это мы и выясним.

Мне стало как-то не по себе, но вместе с тем я облегченно вздохнула:

— Значит… особых причин нет?

— Причины всегда найдутся. — Грабнер наклонился ко мне. — У нее здесь был жених. Он сидит, ну и ее нужно… Чтобы одному не обидно было, что другой гуляет на свободе, и., наоборот. — Он снова расхохотался.

— Давно? — спросила я.

— Что… давно?

— Давно он сидит в бункере?

— Несколько дней.

— Он выдал ее?

— Э-э-э… — протянул гестаповец. — У нас есть документы. Она из-за него попала в лагерь. Как его невеста.

Уже несколько дней… Так вот в чем было дело. Мне все стало ясно. Она узнала об этом и потому отказывалась от пищи. Может быть, хотела умереть от голода? Потеряла надежду? Так, сразу? Значит, ей была известна причина ареста, если она горевала о нем, как о покойнике. Что с ним случилось? Жив ли он еще? Что будет с ней?.. И я пошла в политический отдел, чтобы выяснить все эти вопросы. И выяснила. «Ее постигнет участь всех наших врагов», — сказал тогда Грабнер. Судьба ее была решена, и я ничего не могла сделать. Разве она не была врагом Германии? В лагере раскрыли подпольную организацию, и Тадеуш был к ней причастен. Теперь ты видишь, Вальтер, как они были опасны? Даже там, лишенные свободы, они еще вредили нам, замышляя заговоры… А она знала, безусловно знала о его деятельности, даже если сама и не принимала в ней участия. Теперь все было кончено. Моя стажировка в лагере подходила к концу, оставалось еще недели три, не больше, и я решила просить администрацию дагеря, чтобы меня откомандировали раньше срока. Никто не чинил мне препятствий, да и сестра мне очень помогла. Нужно было сдать дела, команду, и… я была свободна.

— А она? — спросил Вальтер. — Ее ты больше не видела?

— Видела… — ответила Лиза после томительно долгой паузы. — Видела. И она… меня видела.

— Значит, ее не расстреляли?

— Тогда впервые пощадили женщину…

— Значит, она вышла оттуда?

— Да… — еле слышно подтвердила Лиза. — Вышла. Вышла только для того, наверно, чтобы посмотреть на меня еще раз… чтобы увидеть меня…

Она снова прижала к лицу свои маленькие, всегда умилявшие его руки, и ему стало жаль ее, так жаль, что он готов был сказать ей еще раз: «Забудем прошлое, ведь тогда была война». Готов был так сказать, но не мог. Предчувствие чего-то ужасного не покидало Вальтера с той минуты, как Лиза сказала: «Я знаю ее оттуда»; теперь он должен посмотреть правде в глаза, хочет он этого или нет. И Вальтер задал вопрос, который не мог не задать:

— Чтобы тебя увидеть?.. Где?

Молчание Лизы подтверждало самые худшие его предположения, он потребовал ответа:

— Лиза, я же просил тебя: скажи мне всю правду, скажи сама. Лучше, чтобы я узнал все от тебя, чем от кого-нибудь другого. Чем от… от нее. Ведь теперь и я начинаю верить, что это… она…

Лиза не выдержала:

— Боже мой! Да ведь я спасла ее от верной смерти. Благодаря тому, что присутствовала при этом .

— При чем… при этом ? — Казалось, он с огромным усилием произнес эти слова, но Лиза, не обращая внимания на его вопрос, продолжала:

— Она наверняка попала бы в газовую камеру. После бункера она была едва жива. Надзирательница Борман с удовольствием отправила бы ее в крематорий. Эсэсовцы ненавидели бывших «проминентов» больше, чем сами заключенные. И если бы я не участвовала в этом… — Лиза говорила все громче, все яростнее, сама того не замечая, не замечая искаженного ужасом лица Вальтера, — если бы я не присутствовала тогда при этом , ее бы не было сейчас здесь. Никогда! Никогда!

— При чем… при этом ? — повторил Вальтер.

Она взглянула на мужа, усилием воли взяла себя в руки и продолжала уже спокойнее:

— Я никогда не имела ничего общего с тем, что закрепило за Освенцимом название лагеря уничтожения. Я не была причастна к массовым казням.

И, должно быть, поэтому старшая решила, что в моей стажировке не хватает одного звена. За несколько дней до моего отъезда она сказала мне: «Анни, завтра селекция [9] Периодические осмотры заключенных, во время которых эсэсовцы отбирали ослабевших и больных для умерщвления в газовых камерах. , ты должна принять в ней участие». Я почувствовала, что бледнею. Должно быть, она заметила это, потому что сухо добавила: «Справедливость требует, чтобы все мы несли одинаковую ответственность». Я поняла. Мы снова потерпели поражение на Востоке, и теперь важно было сделать всех в равной мере виновными. Отказаться от участия в селекции? Говорят, были такие. Они кончали жизнь самоубийством или сами превращались в узников концлагерей, как мой предшественник Эффингер. Я не была способна ни на первое, ни на второе. На роль героини я не годилась. А если Германия будет великой державой… «Кто сегодня осудит Рим за разрушение Карфагена? — любила повторять старшая. — Победителей не судят».