Анри Мишо - Портрет А

А я ей: «24… килограмма, приходите, когда будет 14».

Она пришла, когда стало 14, на самом-то деле — 17, но она утверждает, что 14, ее мучает мысль, что, когда дойдет до 14, дочь умрет. Пришла и говорит: «Месье, она умирает. Неужели она для вас ничего не значила?»

«Мадам, не волнуйтесь, полностью она не исчезнет. Я не могу ее убить. Даже с весом в 2,5 килограмма она будет жить дальше».

И тут эта мамаша, которую я всегда терпеть не мог, на меня бросилась. Нет, не может быть, чтобы это была ее дочь. Ее дочь, наверно, умерла. Ну конечно, это не она, эту сделали каким-то хитрым способом и по жестокости заставляют жить.

Мамаша ушла в задумчивости.

Вот уже месяц, как я в Онфлере, но моря еще не видел, потому что врач запрещает мне выходить.

Но вчера вечером, устав сидеть взаперти, я построил под покровом тумана мол — до самого моря.

Потом я сидел на дальнем его конце, свесив ноги, и смотрел вниз на глубоко дышавшее море.

Справа послышался шепот. Какой-то человек, как и я, болтал ногами и смотрел на море. Теперь, сказал он, когда я уже стар, я хочу взять все, что я туда бросил за эти годы. И принялся тянуть при помощи блоков.

Он вытащил множество всяких сокровищ. Он доставал капитанов иных столетий в парадных мундирах, шкатулки, набитые всевозможными драгоценностями, и роскошно одетых женщин в нарядах, которых сегодня уже не носят. И каждое существо или предмет, вытащенный им на поверхность, он внимательно с явной надеждой рассматривал и не произносил ни слова, только взгляд его угасал, а вещь он отбрасывал в сторону. Так мы заполнили всю эстакаду. Я не припомню в точности всего, что там было, ведь память у меня скверная, но он явно был недоволен: что-то пропало, что-то, что он рассчитывал отыскать, а оно исчезло.

Тогда он начал выбрасывать все обратно в море.

Длинной лентой все падало вниз, и брызгами вас леденило.

Последний выброшенный обломок увлек за собой его самого.

Меня же била лихорадка, и я сам не пойму, как умудрился добраться до кровати.

Это произошло на пирсе в Онфлере, на небе не было ни облачка. Отчетливо виднелся гаврский маяк. Я провел там добрых десять часов. В полдень я сходил пообедать, но вскоре вернулся.

Несколько лодок во время отлива отправились за мидиями, я узнал капитана рыбаков, с которым мне уже случалось выходить в море, и сделал еще кое-какие наблюдения. Но в итоге, если учесть, сколько времени я там провел, наблюдений этих было крайне мало.

И вдруг около восьми часов вечера я осознал, что спектакль, за которым я следил целый день, был лишь плодом моей фантазии. И это меня очень порадовало, поскольку недавно я как раз упрекал себя, что провожу дни в безделье.

Так вот, я обрадовался, и раз уж это был мой собственный спектакль, я настроился убрать из него горизонт, который мне к тому времени изрядно поднадоел. Но то ли было слишком жарко, то ли я слишком устал, а только ничего у меня не вышло. Горизонт не уменьшался в размерах, ничуть не потемнел и сиял, может быть, даже ярче прежнего.

А я все брел и брел.

И когда люди меня приветствовали, я глядел на них рассеянно, повторяя про себя: «Надо бы все-таки убрать горизонт, чтоб эта история не отравляла мне жизнь», и так я добрался до отеля «Англия», где хотел поужинать, и тут понял, что я на самом деле в Онфлере, но легче мне от этого не стало.

Какая разница, все это уже в прошлом. Наступил вечер, однако горизонт оставался на месте, абсолютно такой же, каким я его видел целый день.

Глубокой ночью он вдруг исчез, так стремительно уступив место пустоте, что я почти пожалел о нем.