Джон Фаулз - Мантисса

Он идет к двери и закрывает ее, отгораживаясь от непроницаемой ночной тьмы, что за нею стоит. Она тоже стоит у кровати, повернув к нему обнаженную спину, обе руки — у бока, развязывают шафрановый пояс. Но, не успев сбросить тунику на пол, она оборачивается к нему, глядит через плечо:

— Будьте любезны! Мы и так слишком долго занимались вуаеризмом [36] Вуаеризм — половое извращение, заключающееся в том, что человек испытывает сексуальное наслаждение, подглядывая за эротическими сценами. в этой отвратительной палате!

Он нажимает кнопку выключателя у двери. Белый плафон над кроватью гаснет, но другой — над самой дверью, видимо контролируемый снаружи, — по-прежнему светится. Не очень ярко, словно лунный свет в летнюю ночь.

Он извиняющимся жестом разводит ладони.

— Подлец! Вы сами это придумали. — Он поднимает руки, отрицая свою вину. — Нет, сами! Раньше об этом никаких упоминаний не было.

Тянется долгий миг: она пригвождает его к месту обвиняющим взглядом, потом поворачивается спиной и перешагивает через соскользнувшую на пол тунику. И вот уже стоит к нему лицом, держа свое одеяние перед собой, словно натурщица викторианских времен.

— На самом-то деле вы ведь опять напрашиваетесь. Единственная удавшаяся вам строка была та, где доктор говорит, что из вас надо сделать чучело и выставить в музее.

В сумеречном свете она ищет, куда бы повесить тунику; потом огибает изножье кровати и направляется в дальний угол, к часам с кукушкой. Там она вешает тунику на выступающую из-под угла крышки голову серны. Не глядя на него, возвращается к кровати, взбивает подушки и садится посредине, скрестив на груди руки. Он делает движение, пытаясь сесть рядом.

— Вот уж нет. Можете взять себе стул, на него и сядете. — Указывает на ковер футах в десяти от кровати. — И попробуйте раз в жизни послушать, что вам другие говорят.

Он приносит стул и садится, где указано, скрестив, как и она, руки на груди. Дева с греческой прической, сидящая на кровати, разглядывает его с неприкрытым подозрением и неприязнью; потом роняет взгляд на нижнюю часть его тела и сразу же с презрением переводит глаза на светящийся над дверью плафон. В воцарившейся тишине он не сводит глаз с ее обнаженного тела. Открывшееся во всей своей прелести, это тело не позволяет от себя оторваться — в любом смысле этого слова. Каким-то странным образом оно, в одно и то же время, выглядит и девственно-скромным и зовущим, классическим и современным, уникальным и подобным Еве, добрым и безжалостным, существующим в настоящем и в прошлом, реальным и пригрезившимся, нежным…

Она бросает на него яростный взгляд.

— Ради всего святого, перестаньте смотреть на меня точно пес, ожидающий, когда же ему бросят кость! — Он опускает глаза. — В отличие от вас, я привыкла думать, прежде чем приняться за рассказ. — Он наклоняет голову, выражая согласие. — Лучше отнеситесь к этому как к консультации с научным руководителем. И не только по поводу сексуального высокомерия. А о том, как просто и быстро подойти к делу, без того чтобы бесконечно ходить вокруг да около. Как некоторые мои знакомые.

Снова наступает молчание, потом она начинает рассказ:

— Если хотите знать, это случилось у меня на родине. Мне было всего шестнадцать. Было такое местечко, вроде альпийского луга, обрамленного густым подлеском, куда я любила ходить одна позагорать. Моя любимая тетушка — по правде говоря, я была для нее больше дочерью, чем племянницей, — всегда придерживалась нудистских принципов. Она первая научила меня не стыдиться собственного тела. Некоторые говорят, я на нее похожа. Она еще увлекается морскими купаньями — и летом, и зимой. Но это для вас никакого значения не имеет.

Она размыкает руки и закидывает их за голову, по-прежнему глядя на огонек над дверью.

— Ну да ладно. Так вот, я была на этом своем лугу. Парочка соловьев заливалась в соседних кустах. Луговые цветы, жужжащие пчелы — все, что полагается. Солнце играло на моей спине. Мне ведь было всего пятнадцать. Тут я подумала, что могу обгореть. Встала на коленки, принялась смазывать кожу оливковым маслом — я его с собой принесла. Даже не представляю, с чего бы вдруг, только, растирая масло по всему телу, вместо того чтобы размышлять о нудистских принципах, я стала думать о молодом пастухе. Я раза два встретила его — совершенно случайно. Звали его Мопс [37] Мопс — в греческой мифологии прорицатель, сын Аполлона и прорицательницы по имени Манто. . Правда, чисто случайно, во время моих одиноких прогулок. В жаркое время дня он обычно прохлаждался под одним и тем же деревом — раскидистым буком. Играл на свирели, и если вы полагаете, что моя лютня расстроена… ну да ладно, все равно. За месяц до того, как моя мать… Вы знаете про моих родителей?