Джон Фаулз - Мантисса

Он бросает на нее взгляд искоса, в котором сомнение и вопрос.

— Не в политику ли вы вдруг ударились?

Она трясет головой, снова впадая в ярость:

— Которые произведенья честные, то есть немещанские, всегда политические. Если их пишут не буржуйские зомби вроде тебя.

— Но вы же раньше…

— Не смей мне в нос тыкать тем, что я раньше. Не моя, блин, вина, если я оказалась жертвой исторического заговора фашиствующих мужиков.

— Но в последний раз, когда мы…

— Хватит заливать!

Он опускает глаза. Потом делает новую попытку:

— Очень многим и в голову бы никогда не пришло.

— Да пошли они все! — Она сердито тычет большим пальцем себе в грудь, туда, где на футболке намалеван пистолет. — Учти — сестричку охмурить не так-то легко. Не надейся и не жди. Кто ты есть-то? Типичный капиталистический сексуальный паразит. Только горя с тобой и нахлебалась, идиотка такая, с тех пор как решила время на тебя потратить. — Он и рта не успевает раскрыть — она продолжает: — Трюки всякие. Игрушечки. Только и пытается эксплатнуть, и в хвост и в гриву. Но так и знай — это в последний раз тебе со мной удается, ты, подонок! — Она лягает пяткой кровать. — Что ты из моего лица-то сделал? Из моего тела? Вырезалку картонную?

— Но я же дал всего лишь общее описание.

— Дерьмо!

— Мы же когда-то были такими друзьями!

Она передразнивает его тон:

— «Мы же когда-то были такими друзьями!» — и снова трясет головой в его сторону. — Я тебя с незапамятных времен насквозь вижу. Все, чего тебе надо, — это разложить меня по-быстрому.

— По-моему, вы меня с кем-то путаете. С Вальтером Скоттом. А может, с Джеймсом Хоггом [21] Хогг, Джеймс (1770–1835) — английский поэт, чей дар был открыт Вальтером Скоттом, получивший прозвище «Эттрикский пастух» (он действительно был пастухом в родном селе), современник и друг Байрона. Особенно знаменита его поэма «Праздник королевы» ( «The Queen's Wake» , 1813). .

Она прикрывает веки, будто считает до пяти, потом снова впивается в него уничтожающим взглядом:

— Господи, вот если бы ты тоже был персонажем! И я могла бы просто стереть тебя со всеми твоими бездушными, бесполыми, бумажными марионетками.

Она отирает рот тыльной стороной ладони. Он предпочитает немного помолчать.

— Вы сознаете, что ведете себя, скорее, как мужчина?

— Эт ты что хочешь этим сказать?

— Моментальные оценочные суждения. Интенсивное сексуальное предубеждение. Не говоря уже о попытке укрыться за ролью и языком, свойственными среде, к которой вы вовсе не принадлежите.

— Закрой варежку!

— Начнем с того, что вы смешали формы трех совершенно различных субкультур, а именно спутали бритоголовых с «Ангелами ада» и панками. А они, знаете ли, совершенно не похожи друг на друга.

— Да заткнешься ты когда-нибудь, черт стебаный!

Глаза ее снова мечут черный огонь, но Майлз Грин чувствует, что ему наконец удалось ответить, пусть и не таким уж сильным, но все-таки ударом на удар, потому что она вдруг отворачивается от него, по-прежнему стоящего в углу, через голову стягивает с плеча лямку гитары и сердито швыряет инструмент на кровать. С минуту она так и стоит отвернувшись. Куртка ее на спине украшена изображением черепа — белого на черном, под черепом — слова, начертанные нацистски-готическим шрифтом, заглавными буквами: «СМЕРТЬ ЖИВА!» Потом она поворачивается, протянув руку и уставив в него указательный палец:

— А теперь запомни. Отныне правила устанавливаю я. Понятно, нет? Если ты когда-нибудь еще… kaput ! Представление окончено. Это ясно?

— Как солнце вашей родины.

Она смотрит на него не мигая.

— Тогда пошел вон. — Скрестив на груди руки, она указывает головой куда-то вбок. — Пошел. Вон отсюда!

Он приподнимает резиновую подстилку на один-два дюйма:

— Но я же раздет.

— Здорово! Теперь весь распрогребаный мир увидит, чт о ты на самом деле такое. А еще — надеюсь, ты схватишь смертельную простуду.

Он колеблется, пожимает плечами, делает пару шагов босиком по изношенному ковру цвета увядающей розы, направляясь к двери, но останавливается.

— Может, хоть руки друг другу пожмем?

— Ты что, шутишь? Совсем с ума сбесился?

— Мне и вправду кажется, что приговор вынесен без суда и следствия. Я ведь просто пытался слегка откомментировать…

Она подается вперед:

— Слушай. Каждый раз, как я что-нибудь себе всерьез позволяла, ты принимался издевки строить. Не-ет, я тебя раскусила, дружище. Такой свиньи еще свет не видал. Numero Uno! [22] Numero Uno! — Первый номер! (итал.) — Она сверкает глазами в сторону двери, и снова ее похожая на изображение черепа голова, увенчанная белыми иглами волос, делает движение вбок. — Вон!