Эндрю Миллер - Казанова

— Моя дорогая, меня пригласила сюда ваша тетя, ваша любимая тетушка.

— Ложь!

Она взглянула на него с подлинным испугом и оскорблением. Шевалье помедлил. Красота стоявшей перед ним девушки была почти неотразимой, но даже сейчас, когда его чувства растворились в блеске этой красоты, он увидел мысленным взором, как сидит у себя дома на Пэлл-Мэлл, читает или притворяется, будто читает, а его вытянутые ноги в носках согревает огонь в камине. Он стал озираться по сторонам, словно решил выйти из ванной, а затем наклонился над деревянной лоханью.

— Вы этого ждали? Что же… Очень хорошо. Я ваш покорный слуга. Идите сюда, и я поцелую ваши ноги. Я буду вашим рабом.

— Почему вы так ненавидите меня, мсье? — Она взяла полотенце и пыталась им прикрыться. Полотенце было довольно маленьким.

— Ненавижу вас? Мари, да я не могу проглотить ни одного куска, не думая о вас. Я ваше творение, ваш…

— Очередная ложь! — Она топнула ножкой по мокрому полу, словно ребенок. — Джентльмен не станет так обращаться с женщиной, которую хоть сколько-нибудь уважает. Прокрасться тайком, оскорбить, унизить ее. Если вы явились сюда, чтобы меня изнасиловать, то давайте, действуйте! Но прошу только об одном, убейте меня сразу после этого!

— Насиловать? Каким же чудовищем вы меня считаете? Да знаете ли вы, с кем говорите? Неужели вы думаете, что я насилую женщин?

Теплая вода просочилась сквозь шелк его бриджей. Он начал чувствовать себя нелепо. Все более и более нелепо.

— Мсье, — проговорила она, отступив в затененный угол ванной. — Я не знаю, что мне думать. Я слишком напугана и не в состоянии мыслить!

Что же это? Он угодил в западню? А вдруг Ростэн и Кауман, убийцы, плодящие вдов, ждут внизу сигнала и готовы броситься ей на помощь? Можно ли кому-нибудь доверять? Ее глаза засверкали, но он не знал, то ли от слез, то ли от воды в ванной. Настал момент решительных действий, но когда он заглянул в глубь своей души, то обнаружил лишь бессильное раздражение и попытку убедить ее лестью и уговорами.

— Как по-вашему, почему я здесь очутился? — начал он непривычно высоким, срывающимся от волнения голосом. — Вы будете отрицать, что знали о моем визите? Вы скажете, что ничего не ведали о моем появлении в ванной? Что не хотели распалять меня вашей наготой?

— Мсье, — ответила она, — вы провели слишком долгое время в дурной компании, и это наложило отпечаток на ваши мысли.

Почему он не сердится на нее сильнее? Почему откликается на ее выпады без убийственного гнева? Знай он наверняка, что это лишь изящный фарс — а он подозревал обман, — побороть ее сопротивление было бы проще простого. Он мог бы скрутить ее полотенцем, подкупить деньгами и заставить замолчать или надавать ей хороших тумаков и повалить на пол. Ни один здравомыслящий человек не осудил бы его за такое. Но почему он по-прежнему стоит на коленях? Это — он повернул кольцо на пальце — это последний цветок тех черных семян, что зреют в нем после Мюнхена.

Шевалье стиснул зубы и проговорил, обращаясь скорее к себе, чем к девушке:

— Этого не должно было случиться.

— Вон отсюда, мсье!

Они больше не сказали ни слова, как будто стрелки часов заржавели во влажной комнате, и их обоих выбросило на берег безвременья. Там царила тишина, но отнюдь не спокойствие, и он почувствовал, что, если задержится еще немного, от него останется лишь маслянистое, блестящее синее пятно на полу ванной.

Казанова ступил было за дверь, но оглянулся на Мари, и его глаза налились злобой, сверкавшей даже сквозь пар.

— Когда я увижу вас в следующий раз… — произнес он, — в следующий раз, то… — Но она переиграла его в гляделки, глаза шевалье потускнели, и угроза застряла у него в горле, словно клок белокурых волос. Да, стоит ему пробыть в ванной еще хоть минуту, и его непременно вырвет.

Тетка номер один ждала его у лестницы.

— Не угодно ли чаю, мсье? А бокал вина? Нет? Вы совершенно в этом уверены? Тогда вот вам бальзам.

Она протянула ему закупоренный пузырек. Сперва он глуповато уставился на нее, потом вынул из кармана стофунтовый вексель. Но тетка, очевидно, ждала шиллингов, и он нашел кучку серебра. Несколько монет со звоном упали на изношенные плитки пола. Попроси она его сейчас снять башмаки, он бы беспрекословно разулся. Шевалье неуклюже протиснулся в дверь, на его коленях проступали темные овальные пятна. Женщины в гостиной продолжали шить.

Он всю ночь просидел за столом, боясь лечь в постель и погрузиться в огромный, теплый, меховой мешок сновидений, сменяющих друг друга, точно голодные волки. Казанова пил кофе и решал задачи по теории вероятностей. Когда наступил рассвет, озарив, как на аукционе, вещи, явления и таинственные поверхности мира, пепельно-бледный шевалье прекратил свои подсчеты и подошел к окну. Он знал, что человек стареет не постепенно, изо дня в день, а рывками, и за эту ночь пережил подобный рывок, приблизившись или, точнее, подступив чуть ближе к своим предкам, к их родовому сонму. Позднее, опустошенный от усталости, он попытался над этим посмеяться и прочесть себе лекцию об истинной сущности бытия, поведать о ней Жарбе, стенам и потрескивающему в камине огню. Нужно обладать широким кругозором. Зачем волноваться без повода? Стоит ли бледнеть, как от зубной боли? К чему эти мысли о готовности отравиться?