Эндрю Миллер - Казанова

Тетка номер один поднялась с ним по лестнице и предупредила, чтобы он говорил шепотом, ступал как можно тише и не отбивал ножнами арпеджио на перилах.

— Вы уверены, что ей известно о моем приходе? — спросил он. Его не насторожило поведение тетки. Он знал, к каким разнообразным и хитрым уловкам прибегали девушки, но ему хотелось получше ознакомиться с порядками в доме Аугспургеров.

Тетка отмахнулась, словно он задал банальнейший вопрос, и вновь приложила палец к губам. Она остановилась на площадке второго этажа, широко открыла дверь, осторожным, но твердым движением втолкнув шевалье внутрь, и тут же захлопнула ее.

Он очутился в будуаре Шарпийон, сомневаться в этом не приходилось. Вот плащ, в котором она пришла к нему на Пэлл-Мэлл, вот с завитка зеркальной рамы свисают французские бусы, которые были у нее в тот день, когда они встретились у Малингана, а у изголовья кровати стоят ее туфельки с вышивкой из синего сатина. Он нагнулся и поднял их, оглядел чуть стоптанные каблуки, бледный отпечаток подошвы, отметину на левой туфле, очевидно, возникшую, когда она садилась в карету или какой-то неуклюжий партнер наступил ей на ногу в танце. Он понюхал их, ему захотелось их надеть, но его ноги были вдвое больше.

Казанова откинул угол покрывала, прощупал подушку, вытащил волосок и подержал его на свету, повернув так, чтобы он заблестел и начал виться, как живой. Он обнаружил на туалетном столике клок шерсти, испачканный чем-то жирным и красноватым. Наверное, она воспользовалась им сегодня утром или прошлой ночью и вытерла о него губы. Шевалье сунул руку в карман камзола, затем выдвинул ящики и аккуратно перебрал заколки и ленты, коробки с бусами, дешевые кольца и раковины. Здесь ничего не прятали, никаких кожаных мешочков или подозрительных сластей. Никаких тайных дневников, любовных писем или книг. Он заметил в комнате лишь одну книгу, уютно покоившуюся в мягком переплете. Это был роман, но как только Казанова уселся и взял его, чтобы полистать до прихода Шарпийон, до него долетел звук. Кто-то пел, словно во сне (где же это было? за дверью, ведущей в раздевалку, или вдали, на подходе к гардеробу?). Он отложил книгу в сторону, двинулся к двери, прижал к ней ухо и собирался было постучать, но его рука непроизвольно повернула медную рукоятку, и он скользнул за порог.

На первых порах он ничего не мог разглядеть. Шевалье стоял в теплом душистом облаке, а из центра этого мирка, из самой его сердцевины доносился плеск льющейся воды.

И тут прозвучал томный голос:

— Тетя, дорогая, дай мне полотенце…

Шевалье на цыпочках подошел к ней и сначала увидел ее волосы — единственный здесь цветной блик, отличный от его синих тонов. Она лежала в ванне, спиной к нему, и ее голова покоилась на подушке каштановых кудрей. Свечи, закрепленные своим воском на деревянном краю ванны, освещали богиню. Ее груди раскачивались, как лилии в потоках золотистой водной ряби, из которой проступали на поверхность молочное колено и бедро. Она выгнула спину, провела рукой по шее и капризно вздохнула:

— Тетя, ну где же мое полотенце?

Казанову подмывало изобразить тетю, чтобы продолжить игру. Он поднес бы ей невидимое мыло, а она сделала бы вид, будто пена попала ей в глаза. Да, ванная комната располагает к любовным утехам как ничто другое. Пар и плеск, чувственный жар, светящиеся руки и ноги, струи воды. Несомненно, винить в том следует Беттину Гоцци, но какие приятные, какие вкусные воспоминания…

— Шпион!

Она поднялась, уже не как богиня, а как разъяренное животное, выбравшееся из ямы с водой. Торопливо, неловко выскочила из ванны, опрокинула одну свечу и загасила другие — крохотные капли стекали по ее атласной коже.

— Мари!

— И это ваше хваленое итальянское рыцарство? Это? — Она стояла к нему вполоборота, выплевывая слова через плечо, словно вишневые косточки.

— Я не итальянец, Мари. Я венецианец. И зачем прятать свои прелести? Вы же демонстрировали их мне совсем недавно.

— Вы сумасшедший! Сумасшедший и развратник! Я требую, чтобы вы немедленно покинули наш дом.

— Ха, ха, моя маленькая Шарпийон, какая вы отличная актриса. Подобная скромность, пусть и запоздалая, делает вам честь, но не переигрывайте. Давайте, я вытру вас досуха, а не то вы простудитесь. Видите, как вы вся дрожите.

Она отодвинулась от него, и теперь их разделяла ванна.

— Еще один шаг, мсье, и я закричу. Тогда вся улица столпится у этой двери. Меня предупреждали, что вы опасный человек. Надо было их послушать.