Шмуэль-Йосеф Агнон - Кипарисы в сезон листопада

— Боже мой! Если у нас такие девушки, мы еще не погибли…

И вот эта Эстер, лишившись брата, без которого не ступала ни шага, оказалась теперь как бы на их попечении, нуждаясь в опеке и материальной поддержке. Что за упоительная ноша! Они наперегонки пытались услужить ей: искали квартиру, помогали деньгами, бегали с поручениями. Они беспокоились о ней больше, чем о себе. Выпрашивали ссуды, о! — никогда еще они не ценили так высоко деньги, как теперь!

Как же и где же добывать все это, когда ты закупорен в наглухо перекрытых границах, отрезан от внешнего мира, которым до сих пор только и жил? Правда, и тут много богатых евреев, интересующихся литературой и гордых знакомством с писателями, но попробуй подойди в кафе к одному из них и вполголоса попроси одолжить двадцать крон! Он тотчас отшатнется от тебя, помрачнеет, и его разговор с другом-земляком, компаньоном или маклером, вдруг поглотит все его внимание…

Каждое утро ты просыпаешься и спрашиваешь себя: к кому сегодня? Налицо служащий «Альянса», доктор Ящурка, чья главная обязанность в этом учреждении, очевидно, состоит в том, чтобы ничего не давать. Он встречает тебя в своем доме, злобно поблескивая очками и подает тебе вялую руку. Никаких объятий — они не уверен, что ты достоин и этого принужденного рукопожатия. Узнав о цели твоего визита, он принимается укорять тебя:

— Подумайте, явился! Что же раньше, в мирное время тебе не приходило в голову навестить меня? А сейчас, когда нужда приперла, вспомнил? Теперь вам не на кого надеяться, только на… (перечислил одно-другое влиятельное лицо) и на меня… На меня…

И не дал!

Эстер ждала снаружи, на углу улицы. Был последний день месяца, завтра нужно вносить квартплату — а денег нет!

Следующей ночью, бессонной ночью, рождается идея пойти к старичку-профессору Шмуэлю Заксу, прославившемуся своими научными статьями по иудаизму. Надо идти к этому знатоку Торы!

Надавив на кнопку электрического звонка, торчащего сбоку от сверкающей медной таблички, услышал шаги за дверью. Чей-то глаз приложился с той стороны к глазку. Малосимпатичная девица ввела к профессору и позвала:

— Папа, тебя спрашивают!

Все знают, что она не имеет ни малейшего представления о содержании тех трудов, которым посвятил свою жизнь ее отец. Вот старикан собственной персоной появляется в кабинете. Высокий, немного ссутулившийся, в потертом вельветовом пиджаке. Груды книг. Бесчисленные полки с книгами. Но не высокий лоб мыслителя, нет. И в глазах нет пытливого блеска — обыкновенный венгерский еврей.

Выслушав все до конца, стал отвечать и поразил неожиданно грубым, базарным голосом. Провел рукой по сединам, еще с примесью темных волос, и заговорил о своем горьком опыте в данном вопросе: скольким одалживал он деньги, и так никогда и не вернули! Он ему, конечно, верит, он не сомневается в его честности, Боже упаси! Но что если господину нечем будет вернуть?..

— Хотя бы двадцать крон!..

После тяжкой душевной борьбы, в которой словно бы участвовали все книги вокруг, выдал в конце концов названную сумму. Рука его при этом дрожала, крепкая волосатая рука ученого. Но есть чем заплатить за квартиру, а это — главное!

Остальное не страшно. Питаться можно и в «фолькскюхе» (благотворительная народная кухня). За считанные гроши ты получаешь там приличный обед. Нужно, правда, сперва выстоять длинную очередь снаружи — пока удастся спуститься по ступенькам вниз, во мрак, в просторное подвальное помещение. Толпа обездоленных. Представлен весь низ общества. Каждый сам тащит с кухни дымящиеся паром тарелки и выискивает местечко за одним из многочисленных длинных столов. Звон посуды и стук приборов, вынужденное соседство с грязным уличным нищим… Все это еще можно было бы перетерпеть, если бы не Меир Зилпер из Вильны, на которого вдруг натыкается твой взгляд. С великой осторожностью продвигается он во всей этой толчее, бережно придерживает миску двумя руками и поворачивается туда-сюда, отыскивая местечко, где можно было бы примоститься. Тут ты падаешь духом, со всех ног бросаешься к лестнице и, очутившись наверху, на улице, с жадностью, полной грудью вдыхаешь свежий ветер.

— Теперь едем в Штайнхоф! — призывает Эстер.

На улице она завистливо поглядывает на ботинки прохожих матрон, задерживается возле витрин и подолгу изучает новые шляпки, которые, точно слоники, выстроились за стеклом, привлекая внимание дам. Прелесть ее поношенной шляпки невозможно растолковать ей никакими словами. И уже отходя, она бросает на витрину последний серьезный и грустный взгляд, который говорит: «Они еще будут моими!»