Чарльз Диккенс: Давид Копперфильд. Том II

Она продолжала плакать, но это были не горькие слезы печали, а радостные, сладкие слезы. И я обнимал ее так, как никогда не обнимал и никогда не мечтал, что могу обнимать.

— Когда я любил Дору, и нежно любил, — вы, Агнесса, это знаете… — начал я.

— Да! — с жаром воскликнула она. — И рада знать это!

— Так вот, когда я так любил свою женушку-детку, то и тогда мне нужна была ваша дружба. А когда я потерял ее, что было бы тогда со мной без вас?

Я еще крепче обнял ее и прижал к своему сердцу. Ее дрожащая рука лежала на моем плече, а ее милые любимые глаза сквозь радостные слезы глядели в мои.

— И уезжая за границу, я любил вас, дорогая моя, и там, в чужих краях, любил, и вернувшись — люблю!

Тут я попытался изобразить ей свою душевную борьбу, поведал ей решение, к которому я пришел, старался самым искренним образом открыть ей всю душу. Я рассказал ей, как благодаря пережитым страданиям я лучше узнал и себя и ее, как, считая, что она любит другою, я примирился с этим и даже сегодня приехал, чтобы выяснить это.

— Если вы настолько меня любите, чтобы выйти за меня замуж, — закончил я, — то, конечно, не потому, что я этого заслуживаю, а потому только, что цените мою великую любовь и ту душевную борьбу, в которой эта любовь созрела.

— Я так счастлива, Тротвуд! Сердце мое переполнено счастьем! Но мне надо сказать вам что-то…

— Что, моя любимая?

Она положила свои милые руки мне на плечи и спокойно смотрела мне в глаза.

— Догадываетесь ли вы о том, что я вам скажу?

— Боюсь даже думать! Говорите, дорогая!

— Всю жизнь я любила вас!

Ах, как мы были счастливы! Как счастливы! Мы плакали — не о минувших горестях, но от восторга, что ничто больше не разлучит нас!

В этот зимний вечер мы пошли с ней гулять за город. И блаженное спокойствие, царившее в наших душах, словно передалось морозному воздуху. Мы не спешили возвращаться. На небе начали загораться звезды, и мы, глядя на них, благодарили бога за то, что наконец он привел нас к спокойному счастью…

Ночью мы с ней стояли у того же старинного окна гостиной. Сияла луна. И Агнесса своими спокойными глазами и я — мы оба глядели на нее, а мне рисовалась длинная-предлинная дорога, по которой бредет одинокий, всеми брошенный, истомленный мальчуган в лохмотьях… И вот этому мальчугану суждено было овладеть сердцем, которое билось сейчас подле моего…

Приближалось время обеда, когда мы на следующий день явились к бабушке. Пиготти сказала нам, что она в моем кабинете. (Милая моя бабушка особенно старалась держать его в порядке). Мы застали ее в очках, с книгой, у камина.

— Ах, господи! — воскликнула она, стараясь рассмотреть сквозь сумерки. — Кого это вы привезли с собой, Трот?

— Агнессу!

Мы условились, что сразу бабушке ничего не будем говорить. И вот, когда я объявил, что привез Агнессу, в глазах бабушки блеснула было надежда, но, увидя, что я такой же, как всегда, она с отчаянием сорвала очки и стала тереть себе ими нос.

Тем не менее она очень сердечно поздоровалась с Агнессой, и скоро мы спустились обедать в ярко освещенную столовую. За обедом бабушка два или три раза надевала очки, чтобы получше поглядеть на меня, но каждый раз с разочарованным видом снимала их и снова начинала тереть себе ими нос. Мистер Дик был этим очень встревожен, зная, что это предвещает мало хорошего.

— Кстати, бабушка, — сказал я после обеда, — я ведь передал Агнессе то, что вы мне говорили.

— Ну, нехорошо же вы поступили, Трот, не сдержав своего обещания! — вся красная от негодования воскликнула старушка.

— Бабушка, надеюсь, вы не будете сердиться, узнав, что Агнесса вовсе не несчастлива в любви.

— Какой вздор вы несете! — опять воскликнула бабушка.

Заметив, что она на самом деле сердится, я счел за благо не тянуть больше. Я обнял Агнессу, и мы оба наклонились над бабушкиным креслом. Она взглянула на нас, всплеснула руками, истерически засмеялась, а затем зарыдала. Это был первый и последний раз, когда я увидел бабушку в истерике.

На шум прибежала Пиготти и принялась ухаживать за бабушкой. Несколько успокоившись, бабушка бросилась к Пиготти и, обзывая ее «старой дурой», принялась обнимать ее. После этого она кинулась обнимать также и мистера Дика (старик был в высшей степени польщен, но также и чрезвычайно смущен) и наконец объяснила причину своего восторга. И тут все мы пережили большое, большое счастье…

Через две недели мы обвенчались. Трэдльс и доктор Стронг с их женами были единственными гостями на нашей скромной свадьбе. Когда мы садились в экипаж, отправляясь в свадебное путешествие, все были в самом радужном настроении. При громких радостных криках двинулся наш экипаж. Мы были вдвоем. Я обнял и прижал к себе ту, которая явилась источником всего, что было во мне хорошего, ту, которая была центром всей моей жизни. Я обнял мою собственную дорогую жену… и чувствовал, что любовь моя к ней зиждется на скале.