Эптон Синклер - Джимми Хиггинс

А что делали Хиггинсы со своим состоянием? Семейным советам по поводу двадцатидолларовых билетов не было конца. Как раз в это время «Уоркер», вечно нуждавшаяся в средствах, начала выпускать свои акции в мелких купюрах, и Джимми не мог себе представить лучшего помещения для столь неожиданно обретенного капитала, чем фонд газеты рабочего класса. Но Лиззи почему-то никак не хотела этого понять! Потом ему попалось на глаза объявление какой-то нефтяной компании, напечатанное в социалистической газете, что уже само по себе ставило эту компанию вне всяких подозрений. Но и тут Лиззи решительно воспротивилась и даже попросила своего мечтателя-супруга отдать деньги ей. Половина-то уж во всяком случае ее — она их тоже заработала.

— Как это, интересно, ты их заработала? — спросил Джимми.

— Как? Молчала — вот как. А ты разве что-нибудь делал?

Ей нужно это сокровище — она должна обеспечить детей, на тот случай если с их отцом-пропагандистом что-нибудь случится. В конце концов отец-пропагандист уступил жене, и Лиззи решила хранить деньги по старинному женскому способу. Она положила десять хрустящих билетов в тряпицу, обернула этой повязкой себе правую ногу, зашила ее двумя-тремя стежками, а поверх надела чулок. Это приспособление можно было не снимать ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом,— словом, никогда не разлучаться с ним. Это был ходячий банк, причем банк, не подверженный панике и кризису. И ощущение, что эти двести долларов находятся все время неотлучно при ней, как бы растекалось по всему ее телу, согревая сердце, наполняя восторгом ум и даже способствуя работе печени и желудка.

Вскоре, однако, превратности судьбы заставили Джимми даже порадоваться тому, что женской натуре свойствен консерватизм. Пока гигантское 'наступление англичан тонуло в крови и осенней грязи на Сомме, а русское наступление захлебывалось под Львовом, Джон Каттер убрал в погреб последние бочки с яблоками, обмолотил последние початки кукурузы и отвез на рынок последний воз тыкв. Однажды вечером в субботу, после того как с поля воротились коровы, мокрые, дымящиеся от ноябрьского дождя, хозяин предупредил своего батрака, что тот ему скоро будет не нужен — он в состоянии держать подручного только до конца месяца. Джимми уставился на него в изумлении—он думал, что место останется за ним навсегда: он ведь научился делу, да и потом за все лето не получил ни одного серьезного замечания от хозяина.

— Работа-то окончена,— пояснил Каттер.— Может, ты думаешь, я буду платить тебе за то, чтобы ты сидел сложа руки? Вот придет весна, тогда приходи — охотно тебя возьму.

— А что же мне пока-то делать? — Джимми смотрел на него с яростью, чувствуя, как в груди у него снова вскипает ненависть к гнусной системе прибылей. Сколько хлеба и всякого добра помог он вырастить и собрать, а ему не достанется ни фунта!

— Знаю я, кого тебе надо,— огрызнулся он,— дрессированного медведя! Чтобы он все лето работал на тебя, а зимой лапу сосал!

Не только это разозлило Джимми,— дело было еще в том, что хозяину здорово повезло: рядом прокладывали железнодорожную ветку к громадному заводу взрывчатых веществ, который строился за городом, и Каттер получил полную стоимость своей закладной за узкую полоску земли, на которой росло несколько деревьев и больше ничего. Джимми ( присутствовал при совершении сделки и даже вставил в разговор два-три полезных замечания о ценности «строевого леса», но не получил за это от хозяина ни цента. Ему пришлось довольствоваться предложением за пять долларов в месяц снять на зиму домик, где он жил, и устроиться работать на укладке железнодорожного полотна. Дождь, снег, бураны — ничто не могло остановить постройку дороги. Работали в три смены, круглые сутки. Еще бы! Ведь половина мира жадно требовала средств самоуничтожения, а другая половина должна была трудиться, не разгибая спины, чтобы доставлять эти средства. Так по крайней мере представлялось все это Джимми Хиггинсу. Эта чертова война его просто преследует, и что он ей дался? Убежал от нее в деревню, поселился с семьей на глухой, запущенной ферме, подальше от города. И вдруг явилась целая орава этих «даго» [8] Прозвище итальянцев и испанцев в Америке. с кирками и лопатами. Они перенесли в сторону курятник, где Лиззи держала одиннадцать кур и петуха, и хлев, где у них откармливался поросенок, а через два дня огромная машина, пыхтя, ползла по полотну, хватала рельсы и шпалы с шедшей за нею платформы, перекидывала их вперед, укладывала перед собой и катилась дальше. Железная дорога как бы сама собой ползла вглубь страны, и скоро позади домика Хиггинсов с грохотом и лязгом понеслись товарные поезда, доставлявшие цемент, песок, рифленое железо для стен и крыш. А немного подальше, на пустыре в две квадратных мили, уже прокладывались железнодорожные ветки и строились приземистые домики на большом расстоянии друг от друга. Через несколько месяцев вся семья просыпалась по ночам от грохота колес и с замиранием сердца прислушивалась: поезд шел с завода взрывчатых веществ, до верху груженный тринитротолуолом или каким-нибудь другим трудно произносимым веществом, служащим для убийства и разрушения. Вот какую судьбу уготовил капитализм страстному антимилитаристу, пропагандисту международного братства