Эптон Синклер: Столица

Затем полковник рассказал, как нашел его старый негр и как он лежал в хижине без памяти, пока, наконец, проходившая поблизости армия не забрала его с собой.

Он закончил свой рассказ простой фразой: «Только к началу осады Питерсберга я смог вернутся в свой полк».

По залу прошел шепот одобрения; потом снова наступила тишина. И вдруг кто-то запел: «Глаза мои узрели бога грядущего во славе». Старинный боевой гимн как нельзя лучше передавал настроение, охватившее собравшихся. Все присутствующие подхватили его и пропели до конца стих за стихом. Заключительные строки гимна прозвучали, как мощные и гармоничные аккорды органа:

Снова наступила тишина. Председатель поднялся с места и объявил, что ради почетного гостя собрание отступит от установленного обычая и предлагает сказать несколько слов судье Эллису. Судья вышел вперед и кивком поблагодарил присутствующих. Затем, вероятно почувствовав необходимость разрядить создавшееся после тяжелого рассказа напряжение, судья извинился, что осмеливается выступать перед испытанными воинами, и очень умело перевел разговор на потешный случай с армейским мулом, а это напомнило ему другую историю, и к концу выступления из всех углов зала снова раздались восторженные аплодисменты.

После собрания все пошли обедать. Монтэгю сидел рядом с генералом Прентисом, а тот — рядом с судьей. Последний во время обеда рассказал немало комических историй, и все сидевшие поблизости смеялись. Под конец и Монтэгю решился рассказать об одном старом негре в Миссисипи, который выдавал себя за индейца. Судья был чрезвычайно любезен; он счел историю очень забавной и попросил даже разрешения рассказать ее при случае самому. Несколько раз он наклонялся к Монтэгю и заговаривал с ним, и каждый раз при этом Монтэгю чувствовал легкий укор совести, вспоминая циничный совет брата: «поухаживай за ним». Однако судья сам проявлял к этому такую готовность, что совесть мало-помалу успокоилась. Потом все вернулись в зал, где происходило собрание. Стулья теперь были расставлены по стенам. Общество разбилось на небольшие группы; задымили сигары и трубки. Драгоценные боевые знамена выдвинули вперед, кто-то притащил трубу и два барабана, и стены дома задрожали от мощных голосов:

Воодушевление, с которым исполнялась эта бравурная песня, было поистине достойно удивления,— мы утратили этот пыл, потому что слишком часто слышим эту песню. Они не были хорошими музыкантами и могли только громко петь, но их глаза горели, и они покачивались в такт песне.

Монтэгю поймал себя на том, что невольно наблюдает за старым слепым солдатом, который сидел, отбивая такт ногою, лицо его сияло воодушевлением; перед слепым проходили видения былого.

Потом он обратил внимание на -другого человека, маленького краснолицего барабанщика ирландца. Казалось самый дух барабана вселился в него, в его руки, ноги, в его глаза, голову и во все его маленькое круглое тело. Между куплетами он выбивал длинную дробь, и в такие моменты казалось, что он вот-вот, как на невидимых крыльях, унесется вместе с ним. Поймав взгляд Монтэгю, он кивнул ему и улыбнулся. И после этого они не раз встречались взглядами, как бы приветствуя друг друга.

Спели «Верный легионер», и «Тело Джона Брауна», и «Трам-та-та-там, идут солдаты», и все время отбивал дробь и гремел барабан и смеялся и пел маленький барабанщик— само воплощение беспечного солдатского духа.

Когда пение на время прекратилось, маленький человек подошел к Монтэгю и представился ему. Это был лейтенант О'Дэй; генерал Прентис рассказал о нем Монтэгю следующую историю:

— Этот славный малый,—сказал он,—еще мальчишкой служил барабанщиком у меня в полку и всю войну оставался в моей бригаде; а два года назад я встретил его на улице в морозный зимний вечер. Он был худ, как я сам сейчас, дрожал в своем летнем пальтишке. Я затащил его пообедать и, глядя, как он ел, решил, что тут дело неладно. Я напросился к нему домой, и, представьте себе, человек буквально помирал с голоду! У него была маленькая табачная лавочка, но ему не повезло, трест отобрал эту лавчонку. А на руках остались больная жена и дочь, которая служила в конторе за шесть долларов в неделю.