Теодор Фонтане - Госпожа Женни Трайбель ИЛИ «СЕРДЦЕ СЕРДЦУ ВЕСТЬ ПОДАЕТ»

- Ах, я даже не думала об этом, милая Шмольке.

- В таком случае, Коринна, я вижу, что и вправду приспела пора что-то предпринять. Раз ты его не любишь, а ее не ненавидишь, то я и в толк не возьму, к чему тогда вся эта канитель.

- Я тоже.

С этими словами Коринна обняла добрую Шмольке, а та, по мерцанию в глазах любимицы, поняла, что все миновало и буря утихла.

- Ну, детка, мы как-нибудь справимся, и кто знает, может, все еще образуется. А сейчас ставь-ка форму на стол, мы уложим пудинг, ему ведь не меньше часа надо вариться. И до обеда я твоему отцу ни словечка не скажу, а то он от радости ничего есть не станет…

- Ах, оставьте, прекрасно будет есть.

- Но после обеда скажу обязательно, даже если он сна лишится. Мне вот приснился сон, и я тебе тоже ничего о нем не сказала. А сейчас уже можно сказать. Мне приснились семь карет и обе «телки» профессора Быкмана подружками невесты, подружками кто только не хочет быть, на них все глаза пялят, больше, пожалуй, чем на невесту, она-то ведь уже занята. А вскоре обычно настает и их черед. Вот пастора я, правда, не сумела разглядеть. Знаю, что это был не Томас. Может быть, Соухон, но и для Соухона, пожалуй, толстоват.

Пудинг был подан ровно в два часа и пришелся весьма и весьма по вкусу профессору. Благодушествуя, он даже не замечал, что все его слова Коринна встречала молчаливой усмешкой, ибо был добросердечным эгоистом, как многие люди его склада, и не очень-то считался с настроениями домашних, покуда не случалось чего-то нарушавшего его душевный покой.

- Ну, а теперь вели убирать со стола, Коринна; прежде чем прилечь, я хочу еще написать хотя бы несколько слов Марселю. Дело в том, что он получил место, Дистелькамп, все еще сохранивший старые связи, сегодня утром сообщил мне об этом.

Говоря это, он смотрел на Коринну, желая собственными глазами убедиться, какое впечатление произведет на его дочь сия немаловажная новость. Однако он ничего не увидел, то ли потому, что нечего было видеть, то ли потому, что был недостаточно зорким наблюдателем даже в тех случаях, когда хотел им быть.

Он встал, встала и Коринна, чтобы пойти на кухню и попросить Шмольке убрать со стола. Войдя в столовую, Шмольке принялась с излишним и нарочитым грохотом, посредством коего старые прислуги любят утверждать свою незаменимость в доме, собирать тарелки и приборы, причем так, что острия ножей и вилок торчали в разные стороны; колючую эту башню она, выходя из комнаты, крепко прижала к груди.

- Не уколитесь, Шмольке, голубушка,- заметил Шмидт, изредка позволявший себе некоторую фамильярность с ней.

- Не беспокойтесь, господин профессор, об этом не может быть и речи, так же как не может быть и речи о помолвке.

- Правда? Она сама вам сказала?

- Да, когда терла сухари для пудинга, у нее с языка сорвалось это признание. Ей все давно уже было не по сердцу, она только говорить не хотела. Очень уж ей наскучила канитель с Леопольдом. Что ни день, записочки с незабудкой на конверте и фиалкой внутри; вот она и убедилась, что он трусишка и его страх перед мамашей сильнее, чем любовь к ней.

- Что ж, я рад. Да, впрочем, ничего другого я и не ждал. И вы, вероятно, тоже, милая Шмольке. Марсель не чета Леопольду. И что в конце концов значит хорошая партия? Марсель археолог.

- Что правда, то правда,- проговорила Шмольке, заботливо таившая от профессора свое незнание ученых слов.

- Я говорю, Марсель археолог. Теперь он займет место Хедриха. И уже давно на хорошем счету. Придет время, и его со стипендией и оплаченным отпуском отправят в Микены…

Шмольке и на сей раз изобразила полное понимание и согласие с профессором.

- А Может быть, и в Тирены, где сейчас работает Шлиман, И если он вернется оттуда, прихватив голову Зевса для моей комнаты…- при этом он невольно взглянул на печь, единственное место, куда еще можно было приткнуть Зевса,- то ему, я в этом уверен, безусловно будет обеспечена профессура. Старики не могут жить вечно. Вот, милая моя Шмольке, что я называю хорошей партией.

- Понятно, господин профессор. Для чего же тогда экзамены и вообще вся эта канитель? Шмольке, хоть и не был ученым, тоже говорил…

- Сейчас пойду напишу Марселю и потом прилягу на четверть часика. В половине четвертого, пожалуйста, принесите мне кофе. Никак пе позже.

В половине четвертого кофе был подан. Письмо Марселю профессор уже с полчаса как отослал пневматической почтой, и если Марсель случайно не ушел из дому, то сейчас, вероятно, уже читал три краткие строчки, из которых явствовало, что он победил. Старший учитель гимназии! До сих пор он был всего-навсего преподавателем немецкой литературы в женской школе и нередко мрачно подсмеивался сам над собой, когда ему приходилось говорить о Codex argenteus [65] Серебряная книга (лат.). (юные создания хихикали при этих словах), о «Беовульфе» и о древнесаксонской книге «Спаситель». Несколько туманных выражений относительно Коринны тоже были вплетены в письмецо, короче, по всему можно было предположить, что Марсель в самое ближайшее время появится в доме профессора, дабы выразить свою благодарность.