Альфред Андерш: Любитель полутени

Он ощутил спиной твердость прибрежной гальки. Пить он начал уже тогда, хотя и умеренно. Сейчас он уже не помнил, что ответил в тот раз Мелани. Впрочем, она частенько высказывала такие или подобные мысли; значит, ему, собственно, не в чем ее упрекнуть-она с самого начала не скрывала своих намерений. У него не было причин ее ненавидеть. И все же он ее ненавидел. Теперь он был уже достаточно пьян, чтобы вспомнить за что: за то, что так и не доискался, почему она бросила их всех — его, Рихарда Брама и детей — в 1947 году, в октябре.

Рихард и Лотар в те годы, когда они еще говорили о Мелани, сделали этот вопрос предметом чуть ли не научного рассмотрения. И конечно, первым делом подумали, не был ли другой мужчина причиной ее решения, но не нашли ни единого следа, ведущего в этом направлении. Что же ее в конце концов отвратило от них? Пристрастие Лотара к выпивке? Неуемная предприимчивость Рихарда? Мелани принадлежала к тому типу женщин, которые либо принимают мужчину таким, каков он есть, либо отвергают; и ведь она приняла и Рихарда, и Лотара, жила с ними и умела ценить оборотную сторону их недостатков: широту натуры, проявлявшуюся у одного в страсти к алкоголю, у другого — в склонности к рискованным комбинациям. Неужели и впрямь Мелани толкнула к бегству лишь какая-то неодолимая и наивная жажда новых ощущений, какая-то истовая вера в то, что новое время должно принести и новую жизнь? Лотар никак не мог в это поверить. Не мог, несмотря на то, что старания их обоих ее разыскать так и остались безрезультатными.

Значит, его мать была права? «Может, она и осталась бы с вами, если бы не видела воочию, что каждое ваше решение в конечном счете зависит от нее». «Каждое ваше решение» в устах его матери означало, конечно, решение Лотара принудить отца к бесчестному поступку; это означало для нее: ввергнуть отца в то состояние всепрезирающей меланхолии, из-за которого подполковник Витте искал и нашел смерть на поле боя. «Она чувствовала, что ты ведешь фальшивую жизнь только ради того, чтобы не расставаться с ней». Да, так оно и было, они оба вели фальшивую жизнь — Лотар был бухгалтером смерти, Рихард в конечном счете наживался на ней. Но разве Мелани их оставила потому, что они что-то ради нее делали? Не было ли у нее более глубокой причины, которой его матери не понять? Например, потому, что в той совершенно новой жизни, которая, по слепому убеждению Мелани, должна наступить, не было места для Лотара и Рихарда; потому, что то новое, о чем она мечтала еще в трясине мрачного времени, нельзя было делить с ними обоими, по уши погрязшими в старом. «Живет ли она теперь в этом новом, в этом чистом времени? — думал Лотар. — Я все еще живу в старом». «Впервые в жизни нахожусь в укрытии», — вспомнил он свои собственные слова. Но это была ложь. На самом деле он всю свою жизнь провел в укрытии. Он огляделся. В Пруссии с незапамятных времен жили в укрытии. Может, там, где теперь Мелани, она нашла новую жизнь, в которой люди могли свободно двигаться, не прячась в укрытия.

Он попытался было встать, чтобы призвать свою мать к ответу, еще раз спросить ее, как это у нее вяжется — называть Мелани сразу и «злым духом», и «доброй женщиной», но он выпил уже столько, что ноги его не послушались. Мелани, исчезнувшая было, вдруг вновь появилась. Она стояла на берегу, опять в том же платье из серого блеклого шелка; ее волосы, мокрые и гладко зачесанные назад, блестели на солнце: очевидно, Мелани еще раз купалась. Она стояла босиком, спиной к Лотару, у самой воды и выжимала свой белый купальник.

В этом движении ее гибкого и влажного тела виделись и смуглое изящество занесенной на немецкие озера таитянки, и стянутая серым шелком тоска по новой жизни. Сидя на опушке леса, сильно захмелевший Лотар вдруг ощутил, что эта ее порывистость перечеркивала главную цель его существования — прожить жизнь в приятной полутени, в стороне от резкого света и движения, наблюдая и размышляя… В этом быстром, длившемся всего несколько секунд движении — в памяти от него остались только смуглость ее кожи и блеск воды — таилось больше силы, чем в самой сильной страсти его собственной натуры. Видение исчезло-Мелани так и не обернулась в его сторону, — и Лотар посмотрел на фляжку: на донышке оставалось еще немного коньяку. Вот и это тоже имело власть над ним, тоже пересиливало его тягу к существованию в мягком, приглушенном свете, его стремление плавать в нейтральных водах жизни.

Наконец ему удалось подняться; он завинтил бутылочку и сунул ее в карман. Почувствовав, что сильно пьян, он подошел к кромке берега, сполоснул руки и, зачерпнув в ладони немного воды, смочил лицо и вытер его носовым платком. Потом побрел туда, где сидела мать, стараясь ступать как можно увереннее. Она взглянула ему в глаза.