Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо

Женщина, сидящая напротив девушек, тоже безмолвствует и остаётся неподвижна. Совсем как на изображениях местных святых, к её платью приколото огромное, вырезанное из красной бумаги сердце, закрывающее почти всю грудь. И я с ужасом замечаю, что с каждым новым уколом гвоздя, пронзающего белокурую девушку, сердце это становится белоснежным, словно раскалённое железо. Я бросаюсь к выходу, понимая, что такое испытание невыносимо. Мимо меня проносятся двери, запертые на стальные засовы. Теперь я знаю: за каждой дверью, будь то глубоко в подвале или высоко в башенных комнатах, разыгрываются бесконечные муки пыток, вынести которые неспособен ни один человек. Я попал в тайный Замок Боли, и уже первое, что я увидел, оказалось выше моих сил.

Берлин

Коралловые рыбки в аквариуме. Одна из них имела совершенно непревзойденную окраску: глубокий тёмно-красный фон, бархатистые чёрные полосы, оттенки, возможные только в тех уголках земли, где острова обрастают плотью. Её кремовидное тело выглядело столь мягким, столь насыщенным краской, что казалось, будто раздавить его можно лёгким нажатием пальцев.

Глядя на рыбок, я постиг одно из высочайших наслаждений, а именно стереоскопическую чувственность. Такое восхищение цветом основано на восприятии, которое улавливает больше, чем чистый цвет. В моём случае добавилось нечто, что можно было бы назвать тактильной ценностью цвета, — чувство кожи, которое делало приятной мысль о прикосновении.

Тактильная ценность присутствует прежде всего в очень лёгких и очень тяжёлых, а также в металлических цветах; соответственно, художники умеют использовать их так, чтобы они передавали чувство кожи, как Тициан — в изображениях одежд или Рубенс — в изображениях тел, которые Бодлер называет «подушками из свежего мяса».

Это своеобразие присуще даже целым видам живописи, например пастели, и неслучайно пастельная живопись предпочитает в качестве сюжета прелестную женскую головку. Она относится к эротическим искусствам, и есть нечто символическое в том, что её «бархатистость», этот первый цветущий оттенок её красок, исчезает столь скоро.

В частности, стереоскопическое удовольствие мы получаем от колорита тела, пятен листвы, мазка, глазури, прозрачности, лака и фона, скажем, текстуры деревянного стола, обожжённой глиняной вазы или меловой пористости стены, покрытой извёсткой.

Воспринимать стереоскопически значит извлекать из одного и того же тона сразу два чувственных качества, причём посредством одного и того же органа чувств. Это возможно лишь тогда, когда какое-то одно чувство, помимо собственной способности, приобретает способность другого. Красная пахнущая гвоздика — это ещё не стереоскопическое восприятие. Напротив, стереоскопически мы могли бы воспринимать бархатисто-красную гвоздику и коричный запах гвоздики, благодаря которому обоняние наполняется не просто ароматом, а ароматом пряностей.

В связи с этим интересно взглянуть на стол, уставленный яствами. Так, аромат приправ, фруктов и фруктовых соков мы не только обоняем, но и пробуем на вкус; иногда, как в случае с рейнскими винами, он имеет цветовые оттенки. Бросается в глаза проникновение вкуса в сферу тактильного чувства; оно бывает настолько мощным, что во многих блюдах перевешивает удовольствие от консистенции, а в некоторых случаях собственно вкус и вовсе отступает на второй план.

Неслучайно, пожалуй, что мы часто наблюдаем это на примере особенно утончённых вещей. К ним относится пена, благодаря ей шампанское занимает особое место среди вин. Ещё к ним относится спор о том, чем же, собственно, замечательны устрицы, и он будет оставаться неразрешённым до тех пор, пока мы не привлечём тактильное чувство. Вкус вынуждают перешагнуть его границы, и он воздает сторицей, когда ему приходит на помощь капля лимонного сока. Подобным же образом кёльнская вода кажется многим скорее освежающим напитком, нежели духами, и оттого-то к ней охотно добавляют каплю мускуса.

Барон Ферст в своей «Гастрософии» замечает, что особенно вкусны именно те вещи, которые пребывают на грани природных царств. Это замечание справедливо в той мере, в какой мы касаемся предельных случаев, то есть «вообще несъедобных вещей». Их более тонкая и скрытая прелесть предполагает более мощную инструментовку тактильного чувства, и бывают случаи, когда оно почти всецело берет на себя роль вкуса.