Прошло две недели, и волнение, начинавшее понемногу затихать, вдруг снова поднялось, когда в «Судебном Вестнике» появилась заметка, сообщающая о привлечении к суду по 1039 ст. жены надворного советника, Орловой, воинского начальника ротмистра Зыкова и редактора «Недельного Обозрения» коллежского асессора Кандаурова.
У Орловых собралось человек пять. Пришел Зыков в настроении, которое Татьяна Николаевна называла «на несколько градусов упавшим». Он ожидал, что корреспонденция перевернет все верх дном, его вознесет, a членов повергнет в прах и вдруг, прочитав заметку о привлечении себя к суду, пришел в большое негодование. Он даже охладел к самой корреспонденции и, втайне негодовал на Татьяну Николаевну.
— И опять-таки скажу, — продолжал начатый разговор с Егором Дмитриевичем Зыков, — что пользы не будет никакой: прочтут, узнают, что в таком-то городе есть взяточники, и скажут, как Захар Обломов про клопов: a как же в благоустроенном государстве без взяточников? Поверьте, что толку не будет…
— Т. е. их не вышлют в Сибирь, хотите вы сказать?
— Даже из службы не выгонят! У нас, ведь, все так: никогда не знаешь, что выйдет: за одно и то же дело могут орден повесить и под суд отдать… Польза! Даже смешно сказать! — воскликнул он с горечью.
— Но польза уж та, — сказала Орлова, — что факт указан, что не все молчат, и сами же вы говорите, что они станут осторожнее… Достаточно пока и того, что в их среде образовался раскол: они станут слабее.
— Так, так, Татьяна Николаевна: divide et imрara! — сказал Шольц, услыхав её последние слова. (Он входит в комнату).
— Еще до этого далеко, — ответил ему, здороваясь, Орлов и усади рядом с Зыковым.
— A вы знаете, вас под суд? — сказал Шольц Татьяне Николаевне.
— Как же! Прежде всех Степан доложил; — «вас, говорит, барыня, производитель в острог хочет»… Ну, и прекрасно, — отвечала она Зыкову: — пусть, говорите вы, ничего не выйдет, пусть их всех наградят, a меня и вас под суд…
— За что же меня, помилуйте?
— Нет, непременно и вас! Но разве можно молчать при виде таких вопиющих фактов, как этот случай с Десятниковым? Потому-то мы никогда и не можем довести никакого дела до конца, что, после первой попытки, ждем непременно удачи, требуя таких результатов, каких желаем сами. Чуть не вышло по нашему, у нас тотчас пропадает охота продолжать начатое, опускаются руки и в то же время, как мы кладем оружие, утомившись и ни чего не сделав. такие неутомимые бойцы, как Лупинский, соединяются плотнее и действуют с удивительным согласием… Возьмите хоть эту несчастную корреспонденцию: если к ней и относится кто снисходительно (ни в каком случае, однако, не оправдывая корреспондента, потому не женское дело), то потому лишь, что она интересна, как своего рода скандал, как пикантная новость, a заглянуть поглубже никто и не подумает… Вы только посмотрите на эту разрозненность, на ту, почти, враждебность, с которой мы относимся друг к другу, тогда как они…
— A все это, господа, потому, — сказал Егор Дмитриевич, — что они защищают себя, a вы взялись защищать то общее дело, в которое умные люди уж и верить перестали… Теперь за Лупинскаго все, — продолжал он, — тут и Гвоздика, и Соснович, и опека, и полиция…
— Ну, да! И его выгородят, a я останусь в дураках, — сказал Зыков, вставая и принимаясь ходить.
— Знаете, Александр Данилович, — сказала ему Татьяна Николаевна, — есть случаи, когда честнее и даже умнее — извините за парадокс — остаться в дураках… Я, по крайней-мере, этого не боюсь.
— Да и я не боюсь, a вот увидите, чем все это кончится: недаром Натан Петрович говорит…
— Натан Петрович прекрасный человек, — возразила Татьяна Николаевна, — но я не всегда верю тому, что он говорит. Мне кажется, что он говорит одно только затем, чтобы на следующий день сказать совсем другое…
В эту минуту вошел Комаров, a за ним Колобов.
— Вы слышали? — спросил осторожно Комаров, здороваясь с Татьяной Николаевной.
— A вы не слыхали? ответила она, смеясь.
— Нет, мне аптекарша сообщила: «пани Орлову, говорит, на три месенца до острога». — Это, спрашиваю, вы решили? He, Боже брони! Я же говорю, что люди кажут.
— A вам, Петр Дмитриевич, кто сказал?
— Пшепрашинский на всю улицу провозгласил… Им, знаете, какой теперь праздник.
— Ну, вот видите! — воскликнул Зыков.
— Неужели вы испугались аптекарши, Александр Данилович? — спросила Татьяна Николаевна.
— Аптекарши, не аптекарши, a один в поле не воин! — сказал Шольц, являясь, против своего обыкновения, на поддержку Зыкова.
Читать дальше