Альберто Моравиа - Равнодушные

— Ничего, — ответила Мариаграция. Она поспешно встала, уронив последние бусинки на пол. Шумно высморкалась.

— Я сейчас вернусь, — сказала она и, наклонив покрасневшее лицо, поспешно вышла, словно желая что-то спрятать.

— Что все-таки случилось? — повторил Микеле, с любопытством глядя на Лео.

Тот пожал плечами.

— Ничего, — ответил он. — У нее порвались бусы… Ну а потом она ударилась в слезы.

Стало очень тихо. Карла молча стояла у опустевшего кресла матери. Лео смотрел в пол, Микеле, неподвижно стоя посреди комнаты, не сводил с Лео растерянного взгляда. Ни ненависти к нему, ни жалости к матери он не испытывал. Он чувствовал себя лишним, ненужным. На миг у него вспыхнуло желание что-то сделать, учинить Лео допрос, оскорбить его, возмутиться. А потом, испытывая острое чувство унижения и скуки, он подумал, что в конце концов все это его не касается.

— Делайте, что хотите! — резко сказал он, — Я ухожу. — И вышел.

— Иди сюда, Карла, — возбужденно, с напускной небрежностью прошептал Лео, едва за Микеле закрылась дверь… — Нет, еще поближе.

— Тебе хорошо спалось? — подойдя к нему, спросила Карла.

— Отлично.

Он протянул руки, обнял ее за талию, привлек к себе.

— Потом поедем ко мне, — глухим голосом добавил он. — Что-нибудь придумаешь — тебе, мол, надо к подруге. Или по делам.

Он еще крепче прижал ее к себе, положив руки на ее упругие бедра.

— Все обошлось хорошо сегодня утром? — спросил он, чтобы только не молчать.

— Да, — ответила она со смешанным чувством отвращения и страха, глядя сверху вниз на сидящего в кресле возлюбленного. Он говорил, не подымая головы и не сводя глаз с ее живота, точно весь разговор происходил между ним, Лео, и ее животом и точно его интересовала лишь эта не самая благородная часть ее тела. — Никто ничего не заметил.

— Было очень рано, — сказал он, не меняя позы и словно говоря с самим собой.

Наконец он разогнулся, поднял глаза и посадил Карлу к себе на колени.

— Не боишься, — спросил он, глупо и самодовольно глядя на Карлу, — что кто-нибудь войдет?

Карла пожала плечами.

— Что мне теперь бояться? — ясным голосом сказала она и сглотнула слюну.

— Но представь себе, что сейчас… в этот миг, входит мама, — с веселым любопытством настаивал Лео. — Как бы ты тогда поступила?

— Сказала бы всю правду.

— А потом?

— А потом, — поигрывая галстуком возлюбленного, неуверенно ответила она, сознавая, что лжет в страхе перед куда более глубокой правдой, — уйду к тебе… Буду жить с тобой.

Польщенный этим признанием, смысл которого он истолковал превратно, Лео довольно улыбнулся.

— Ты очень милая девочка, — сказал он и обнял ее. Они поцеловались.

— Мы можем побыть вместе с трех до семи, — сказал Лео.

Сам он от подобной перспективы был совсем не в восторге. Несмотря на свое возбуждение, он смутно догадывался, что для этого крепкого юного тела, для горящей страстью молодой женщины его сил с каждым разом будет все больше недоставать. Ощущение было очень неприятным: он словно заранее чувствовал, что окажется несостоятельным. Перед ним, чтобы удовлетворить его голод и жажду наслаждений, поставили огромные бочки вина, столы, ломящиеся от изысканных яств, и распахнули двери комнат, переполненных самыми красивыми женщинами, которых уложили на полу в ряд. «С трех до семи, — усмехаясь подумал он. — Зачем мне целых четыре часа?» Он посмотрел на себя в зеркало; лоб с залысинами, лицо слегка обрюзгшее, красное, пухлые щеки, на которых мелкая щетина отсвечивает голубым металлическим блеском. Мужчина в годах. «Наплевать, — спокойно подумал он, не пытаясь себя обманывать. — Когда сил иссякнут, я ей так честно и скажу». Все это время машинально гладил Карлу по шее.

— Какая ты горячая! — воскликнул он.

Она молчала, глядя на красное, грубое лицо любовника.

— Почему мама расплакалась? — наконец спросила она.

— Я сказал, что сегодня не смогу с ней встретиться.

— Когда-нибудь, Лео, ты и мне скажешь то же самое? — мягко спросила она.

— При чем здесь ты? — воскликнул Лео.

Его поражало несоответствие между той покорной благодарностью, с какой Карла принимала его ласки, вздрагивая всем телом, и равнодушным, вернее, даже печальным выражением ее лица. «Словно тело ее живет своей, независимой жизнью», — удовлетворенно думал он.

С минуту они молчали. Наконец Лео поднял глаза, и их взгляды встретились.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— О том дне, когда ты и мне скажешь, что не можешь меня принять, — ответила она, сознавая, что притворяется.