Андрей Упит - Метаморфозы Иеговы

Пастор протер очки и опять нацепил их. Пальцы у него двигались слишком торопливо.

— И всегда-то вам плохо, Абрик, ничем вы не довольны. А ведь вам досталась лучшая земля.

— Лучшая земля… Какая это лучшая… Еще один участок — туда-сюда. А что на пригорке — не растет там ни черта. Сплошная глина — в сушь хоть молотком ее разбивай.

И каждый посмотрел на поле густой яровой пшеницы, словно угадав, о чем думает другой.

— Пшеница у вас превосходная, Абрик. Один белый хлеб будете есть.

— А вам досадно?

Пастор снова потянулся за очками, но сдержался.

— Нет, мне не досадно. Я никогда никому не завидую, я всем желаю добра. Если кому причитается по праву и справедливости.

— А мне не причитается? Я слыхал, вы собираетесь оттягать у меня этот участок?

— Потому что он принадлежит мне — по праву и справедливости.

— Чудная это справедливость. Я двенадцать лет платил вам, а до вас Арпу, аренду за этот глиняный бугор. А теперь, когда у меня появились эти четыре пурвиеты, на которых кое-что растет, вы норовите оттягать их у меня. Это называется по праву и справедливости. Только ничего у вас не выйдет. Центральный комитет утвердил [2] Центральный комитет утвердил… — Подразумевается Центральный комитет по землеустройству. При проведении буржуазной земельной реформы 1920 года в каждой волости были организованы местные земельные комитеты, решения которых подлежали утверждению Центральным комитетом в Риге. , и участок мой.

— А я обжаловал решение в сенат.

— Вон что! Хорошо — нечего сказать. А еще пастор. Вам надо было на адвоката учиться. Барышник бы из вас хороший вышел!

Пастор Зандерсон больше не слушал. Он был уже возле развалин погребицы, однако остановился, перевел дух, лишь когда его заслонили кусты бузины. От возбуждения дрожали руки, сердце учащенно билось. Кровь стучала в висках, а он все еще слышал, как Абрик, проходя по двору, бранился на чем свет стоит.

Вот каково теперь приходится пастору… И это здесь, где он в течение восьми лет был полновластным господином и повелителем. Тогда Абрик и ему подобные заходили к нему без шапки и умоляли об отсрочке арендной платы… И это те самые люди, на которых он с церковной кафедры метал громы и молнии, а они стояли, склонив головы, в ожидании милостивого слова.

Из дому вышел Абол. Заметив пастора, он помахал рукой и заковылял к нему по камням и грудам обломков.

— Господин Зандерсон, идите же, вас ждут.

Но пастор не спешил. Пусть подождут, если он им нужен. Раньше, бывало, стоило прихожанину прийти на пятнадцать минут позже положенного часа, и он не принимал его… Пастор глядел на хромого Абола, и гнев подымался в нем, как на дрожжах. И зачем только он нанял этого пересмешника и безбожника? Десять пурвиет каждый бы согласился обработать… И раньше-то этот колченогий не называл пасторшу барыней, а теперь и его самого, по примеру Абрика, называет не господином пастором, а по фамилии.

Подошел, даже рук не вынул из карманов…

— Там пришел Озол со своей, так сказать, женой.

Пастор знал, кто такой Озол, знал и зачем он пришел. И все же переспросил, чтобы не смотреть на Абола:

— Что им надо?

Абол улыбнулся.

— Венчаться, чего ж еще.

При этом он хитровато прищурил глаза, словно хотел выпытать, что думает на этот счет пастор. Будто и сам не знает, что тот может думать об этом… Стоя к нему боком, пастор глядел на реку, на сосновый лесок. Терпеть не может он Абола: один сын у него в шестом году был сослан в Сибирь, другой — красноармеец — ушел вместе с большевиками. Только теперь пастор сообразил, какую он совершил глупость, предоставив этому безбожнику и бунтовщику работу и кров.

Оба направились к дому. Пастор даже спиной ощущал взгляд прищуренных глаз Абола.

— Вы не собираетесь строиться в этом году, господин Зандерсон? Долго мы будем ютиться в этом ласточкином гнезде? В сухую погоду еще ничего… Но когда дождь — во всех углах проливает. И без хлева не житье. Вам бы поросенка не мешало завести, да и мне без скотины невмочь. Сена для коровы можно тут же, по пригоркам, вдоволь накосить.

Пастор сверкнул глазами сквозь очки.

— Разрешение на лес я получил. Думал, что к весне вы срубите.

— Срубить недолго, вот только вывезти некому. Платить по сотне за дерево вы не хотите.

— Это выходит — четыреста за зимний день. Нет, так я не могу и не хочу. Это городские цены. Сплошная обдираловка.

— А задаром вам никто не вывезет… Теперь людям и своих дел довольно. Уж если у вас не заработать… Вам ведь деньги легче достаются.