Шмуэль-Йосеф Агнон - Простая история

— Ты шутишь? С моими-то ногами! — отозвалась Цирл. — Гиршл, мы приехали!

Гиршл подобрал платок, упавший на медвежью шкуру, сунул его в карман.

Дом Гедальи Цимлиха стоял в окружении сараев и конюшен, полузанесенных снегом. Он был обсажен деревьями и кустарниками. Как только коляска въехала во двор, собаки залились лаем, при этом тенором они приветствовали Стаха и альтом — гостей.

Стах слез с облучка и пнул одну из собак в брюхо, отчего она отлетела в снег. Нагнувшись, он схватил ее и кинул в кучу других псов. Собака встряхнулась, освобождаясь от снега, и посмотрела на него невозмутимо, как бы заявляя: «Чего ожидать от дубины с железными заклепками?» «Дубина с железными заклепками» — это была кличка, которую собаки дали Стаху, носившему сапоги с железными подковками.

Выпрыгнув из коляски, Борух-Меир подал руку жене. Цирл подала руку сыну, помогая ему выйти из коляски. Гиршл протер глаза мокрой рукавицей и взглянул на ярко освещенный дом. Ему показалось, что в деревне можно жить беззаботно. Но как только он вспомнил, зачем здесь, дом Цимлихов потерял всю свою прелесть.

Гедалья и Берта поспешили навстречу гостям и стали хлопотать вокруг них, освобождая от шуб. Борух-Меир натянул свою на голову и прорычал:

— Осторожно, медведь! — чем развеселил деревенских и служанок.

Цирл встала в своей шубе в величественную позу. В дверях показалась Мина, Борух-Меир пожал ей руку и весело сообщил:

— Медведи привезли для вас из лесу маленького олешка! [1] На идише «Гиршл» означает «олененок».

В камине горел огонь, в ярко освещенных комнатах приятно пахло смолистым деревом и жареным мясом. И гости, и хозяева были нарядно одеты. Лица у всех сияли. Даже прислуга была в приподнятом настроении.

Затем Гурвицы разделились. Борух-Меир и Цирл вместе с Гедальей и Бертой прошли в глубь дома, а Гиршл и Мина остались в первой комнате. На Мине было длинное бархатное платье с широкой юбкой на китовом усе, с облегающим фигуру корсажем и воротничком стоечкой, отделанным кружевом шириной в два пальца. От люстры, висевшей под потолком, на лицо девушки падал теплый свет, на щеках играл румянец. Волосы ее, неопределенного цвета, были заплетены в косу, свернутую узлом на затылке. Она выглядела иначе, чем летом, и даже не так, как в вечер помолвки. Гиршл не знал, что и думать. Он испытывал к ней уважение в сочетании с каким-то другим, непонятным ему чувством, и это придавало ей какую-то повышенную значимость. Однако разговор у них не получался, Гиршл не мог выдавить из себя и двух слов. Всякий, кто видел его на вечеринке у Гильденхорнов, задался бы вопросом, он ли это. Мина, конечно, не могла не заметить изменения, но не усмотрела в этом ничего особенного. «Собственно говоря, чего я от него жду? — подумала она. — Чтобы он читал наизусть Шиллера или Лессинга?» Эта мысль пришла ей в голову, потому что в те времена было принято, чтобы молодой человек и девушка, оказавшись вместе, читали друг другу стихи. Каждый из них по очереди читал одну строфу за другой, это занимало много времени, но такова была цель. Над такими вещами легко шутить, хотя те, кто высмеивает подобное времяпрепровождение, когда были молоды, вели себя точно так же.

«Как странно, — размышлял Гиршл, — всего несколько дней назад она спасла меня от конфуза на вечеринке, а сейчас я жду, чтобы меня кто-нибудь спас от нее!» Он давно уже не чувствовал себя так неловко — пожалуй, с тех пор как вошел в комнату с зачехленной мебелью в своем доме в надежде найти там Блюму и увидел Мину! «Все, что от меня требуется, — думал Гиршл, — это сказать ей что-ни-будь дерзкое, обидное, и я навсегда избавлюсь от нее!» Однако он был слишком хорошо воспитан, чтобы совершить такой поступок, и поэтому разразился потоком неконтролируемой речи. Его и самого удивляло, что он знает все то, о чем говорил. Мина же смотрела на него широко раскрытыми глазами, а в ушах ее сверкали большие серьги.

Мина, которая училась в Станиславе, даже не знала, когда был основан этот город, и, конечно, понятия не имела о том, что в 1692 году он был разорен татарами, что в нем жили великие ученые, что он затмил Тясмин как центр еврейской научной жизни в Галиции, что там жил известный еврейский поэт, который занимался переводами по заданиям самого кайзера. И хотя все это не могло иметь особого значения для девушки, Мина с восхищением слушала Гиршла и после каждого нового сообщенного им факта восклицала: «О!», что подхлестывало красноречие молодого человека.