Альваро Кункейро - Год кометы и битва четырех царей

Паулос повстречал Марию, но та его не узнала. Подперла щеки руками и напрягла память. Голубые глаза глядели поверх головы Паулоса куда-то вдаль.

— Ты стояла между черноволосой служанкой и мной вот здесь, рядом с колодцем.

— Ничего не помню. Забыла лицо Фахильдо, вспоминаю только его слова: «У тебя, Мария, будет все, о чем ты мечтаешь! Все, о чем мечтаешь!»

Мария распускала косы, золотистые локоны волнами падали на плечи. Подставляла сложенные ковшом ладони под струи воды у каждого источника. Когда впервые пришла в дом Паулоса, ей стало страшно.

— Говорят, в черной кукле фокусника прятался хромой бес. Ты его не встречал?

— В полнолуние я слышу по ночам, как он стучит посохом по ступеням лестницы, которая ведет на чердак. Тук… тук… тук… Девять раз, по числу ступеней.

Марии стало еще страшней, и она спряталась в клетку для голубей, единственное, что осталось в доме из имущества Макарони. Это была овальная, сплетенная из ивовых прутьев клетка высотой в полный человеческий рост. Прутья были белого и розового цвета, Мария касалась головой качелей для голубей. Паулос засмеялся и положил в кормушку печенья, а в поилку налил молодой малаги.

— Заперев клетку на две задвижки, ты защитишь меня от черта, но в то же время сделаешь своей пленницей.

Паулос пододвинул к клетке табурет, сел, заложив ногу на ногу, и стал смотреть на Марию с беспредельной любовью.

— Дай мне руку.

— Que devenir si cette main presse la mienne d’une certaine façon?

— На каком это языке?

— На французском. В одном романе юноша спрашивает себя, что будет, если некая красивая женщина однажды по-особому пожмет ему руку.

— Он знал ее или мечтал о ней?

— Знал и мечтал.

— А сам он пожал ей руку по-особому?

— До этого места я не дочитал.

— Он держал ее в плену? А что, если я пожму твою руку по-особому?

Паулос подумал, что он сейчас заплачет.

— Что с тобой?

— Я хочу сказать, Мария, что мы в мире одни, и весь мир у наших ног.

— Плененная голубка — владычица мира?

— В Италии, в двух лигах от того места, где я жил, стояла круглая башня. На самом верху во все стороны выдавались железные брусья, образуя козырек, чтобы никто не мог проникнуть во внутренний двор через крышу. Такое приспособление мы используем, когда хотим защитить от крыс сыр, подвешенный к стропилу для просушки. Снаружи башни не было ни двери, ни окна, а лишь две или три дыры вроде лаза для голубей на голубятне. Через эти дыры пленнице подавали слоеные булочки и нитки. Булочки — чтобы она не умерла с голоду, а нитки — чтобы ткала себе одежды. А пленница передавала наружу сложенные листки бумаги, где было написано, каких ниток ей нужно, например: шесть клубков красных и четыре черных. Эти дыры закрывались двойными дверцами, каждая из которых запиралась на два замка, открывать их умели только тюремщики тамошнего герцога, тщедушного человечка, увешанного оружием, с пластырем на носу — у него никак не заживала рана от турецкой стрелы. Никто не знал, чья пленница заточена в башне. Синьор Каламатти полагал, что это — неверная жена.

— А бывают неверные жены?

— Нет. Если были бы неверные жены, тогда чью верность мы брали бы за образец, чтобы осудить их? Дело тут не в верности, а в силе чувств. В то время в Миланском герцогстве произошло два восстания: одно — из-за налога на сливочное масло, другое — в знак протеста против указа, который предписывал писать только на одной стороне листа гербовой бумаги, — и народ забыл о пленнице. Когда к башне направлялись тюремщики, каждый со своим ключом, жители Римского квартала знали, что наступил полдень и пора обедать, другой пользы от башни и пленницы они не видели. Если какой-нибудь чужеземец, проходя мимо башни, останавливался и начинал ее разглядывать, к нему тотчас подходил полицейский и спрашивал: «Вы разбираетесь в башнях?» Некоторые из самохвальства отвечали утвердительно, упоминали Пизанскую падающую башню, Круглый замок в Сицилии, лондонский Тауэр, башню на Кипре… Тогда начинался бесконечный допрос: «Что такое башня? Приходилось ли вам быть узником? Какая это была башня? Сколько времени вы в ней провели? Пытались ли хоть раз бежать? Когда больше хотелось бежать: летом или зимой? Думали когда-нибудь, что заслужили наказание? Знали о планах побега других узников? Какими способами и средствами они пользовались? Годился бы какой-нибудь из них, чтобы бежать из нашей башни? Или чтобы проникнуть в нее, забравшись наверх и спустившись во внутренний двор, где имеется единственная дверь? Была ли в вашей башне лестница?»