Элиза Ожешко - Юлианка

— Что же будет с ребенком?

— Вы бы по крайней мере поместили его куда-нибудь.

— Куда же? Как я могу это сделать? — вспыхнула женщина. — У меня нет ни знакомых, ни возможностей… Я просила всех, кого только знаю… отказываются… да я в конце концов и не могу настаивать — иначе люди сразу же… На весь город есть только один детский приют, всегда переполненный… да если бы и нашлось место, разве его выпросишь… Я одинока, бедна, у меня нет ни протекции, ни средств… О боже мой, боже!

Голос ее становился все громче и жалобней. Она была бледна как полотно.

Старая еврейка смотрела на нее, трясла головой и о чем-то думала. Потом оглянулась и, увидев, что, кроме них, в лавке никого нет, тихонько спросила:

— А почему бы вам не сообщить ему обо всем? Может быть, поможет, посоветует?

Лицо панны Янины стало пунцовым.

— Кому сообщить? Кто может мне помочь? — вскрикнула она с раздражением.

Запавшие губы еврейки сложились вдруг в странную улыбку, жалостливую и чуть презрительную.

— Ну, ну, — произнесла она медленно, — если вы не понимаете, то я объяснять не стану. Но кое-что все-таки скажу…

Злотка подняла вверх сморщенный палец и, покачивая головой, продолжала:

— Вот еще что мне хочется вам сказать: стыдиться иногда хорошо, а иногда — плохо… Стыд хорош, когда оберегает человека от греха, и нехорош, когда мешает человеку исправить свой грех. Вот и страх — он тоже к месту, если страшишься бога, ну а людей бояться — плохо, очень плохо… что хорошего может сделать человек, который всегда чего-то стыдится, всегда в страхе?

Панна Янина задрожала; она снова стала очень бледной. Но, когда она встретилась взглядом со Злоткой, в глазах ее сверкнул гнев.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она резко и вышла.

Вечером к учительнице явился плохо одетый еврей и сначала вежливо, а потом все громче и настойчивее стал требовать, чтоб она вернула ему долг. Янина краснела, смущалась, просила отсрочки, потом обещала уплатить через несколько дней.

На следующее утро у Янины состоялся такой же разговор с женщиной в большом платке, которая, бесцеремонно развалившись на диванчике, разговаривала развязным тоном и смотрела на нее злобным взглядом.

Через несколько часов Янина зашла к Злотке в лавку. Она силилась сохранить хладнокровие и решимость, хотя это ей плохо удавалось. Высоко держа голову, она старалась преодолеть смущение и робость, но губы ее дрожали, а глаза наполнялись слезами.

— Дорогая моя, — сказала она, подойдя к прилавку, за которым сидела Злотка, — сколько я вам должна?

Та быстро составила небольшой счет и молча подала его.

— Я заплачу сегодня вечером, — сказала Янина.

— Вы уже договорились об этом месте?

— Я сейчас пойду и скажу, что принимаю предложение. Завтра я уезжаю с этой семьей в деревню…

— Далеко?

— Кажется, миль двадцать отсюда.

Злотка молчала. Янине уже незачем было оставаться в лавке, но она не уходила. Помолчав, она сказала:

— Мне придется попросить вперед жалованье за год… Половина уйдет на уплату долгов, да и приодеться надо, потому что дом богатый и там необходимо прилично одеваться. Но, если вы разрешите, я оставлю вам немного денег… для девочки…

Злотка с досадой махнула рукой.

— Что за польза от этих денег? Сколько вы можете оставить? Хорошо, я буду кормить ее, пока денег хватит… а что потом?

— Что же я могу сделать? — прошептала Янина. — Я ведь вернусь… как только соберу немного денег, я сейчас же вернусь… А пока… милая моя… вы женщина старая, почтенная… у вас дети и внуки…

Голос ее прервался, она смотрела на Злотку, с мольбой сложив руки.

— Чем же я могу помочь? — спросила Злотка, пожимая плечами. — Мне, конечно, жаль ее, но я еврейка, а она христианское дитя… к себе я ее взять не могу… а если нельзя взять ее к себе, то какая от меня польза?

— Присматривайте за ней, покормите иногда, совет дайте или наставление…

— Ну-ну! — ответила Злотка и махнула рукой.

Янина ушла в город и вернулась только в сумерки; ее с нетерпением ожидала Юлианка. Девочка с радостным криком бросилась к ней, на шею, обнимала, осыпала поцелуями руки: Юлианка научилась уже выражать любовь. Янина, не вымолвив ни слова, направилась к диванчику, на котором они обычно проводили вечера. Юлианка шла за ней, без умолку болтая. Она с гордостью сообщила, что целый день напролет учила урок и уже хорошо знает рассказ о бедной девочке Еленке и ее верной собачке. Трудно было понять, слышит ли женщина щебет девочки. Лицо ее в сумерках казалось белее мрамора. Она была нема, как стена. Темнота в комнате сгущалась.