Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

Афонсо да Майа, утешая себя, думал о том, что мальчик все же хоть и заласкан и избалован, однако не лишен достоинств, он совсем неглуп, здоров и, несомненно, унаследовал от Майа их отвагу — не так давно он в одиночку отделал хлыстом трех бродяг на дороге, осмелившихся обозвать его «древесным червем».

Мать Педро умерла. Пока длилась страшная агония и ее благочестивая душа изнемогала день за днем в единоборстве с ужасами ада, Педро едва не помешался от горя. В отчаянии он дал обет — если мать выздоровеет, целый год спать на голых плитах патио; после похорон, когда святые отцы покинули дом, он впал в мрачную, безысходную, не находившую облегчения в слезах тоску, от которой он не хотел избавиться; с упорством кающегося грешника он проводил дни и ночи, лежа ничком на постели. И по прошествии многих месяцев Педро не сделался веселее: Афонсо да Майа скорбел душой, видя юношу, своего сына и наследника, каждодневно выходившего из дому семенящей походкой монаха, в глубоком трауре, чтобы посетить могилу матери.

Эта преувеличенная и болезненная скорбь сменилась в один прекрасный день почти без перехода бурным и рассеянным времяпрепровождением, легкомысленными выходками: увлекаемый ложным романтизмом, он искал в вине и ласках публичных женщин забвения своей утрате. Но и этот тоскливый разгул, в который он столь внезапно и сумбурно был ввергнут своей неуравновешенной натурой, вскоре приелся ему.

После года увеселений в Марраре, подвигов во время фиесты, загнанных лошадей и освистывания спектаклей в театре Сан-Карлос у него снова начались приступы меланхолии: и, как прежде, он молчал целыми днями, нескончаемыми, словно пустыня, проводя их или дома, где он слонялся из комнаты в комнату и зевал, или под деревом в саду, без движения, будто пришибленный неодолимой скорбью. В такие дни он вновь обращался к богу: читал Жития святых, ходил к мессе; он ослабевал духом — подобная слабость в былые времена привела бы его в монастырь.

Эти настроения сына более всего печалили Афонсо да Майа. Ему легче было встречать Педро на рассвете возвращающимся из Лиссабона после пьяных и разгульных ночей, чем видеть, как тот, постаревший и мрачный, с молитвенником под мышкой, направляется в Бенфикскую церковь.

С некоторых пор его мучила мысль, как он ни старался отогнать ее, о поразительном сходстве Педро с дедом по матери, из рода графов Руна, чей портрет висел в особняке; этот легендарный предок, которым пугали в доме детей, сошел с ума на религиозной почве: он вообразил себя Иудой и повесился на смоковнице…

Но внезапно все разгулы и покаяния кончились. Педро да Майа влюбился! Это была любовь, подобная любви Ромео, — любовь с первого взгляда, роковая и ослепляющая, одна из тех страстей, что застигают жизнь врасплох и опустошают ее, словно ураган, вырывая с корнем честь, волю, разум и швыряя человека на дно пропасти.

Однажды вечером в Марраре Педро увидел, как у дверей модистки мадам Левальян остановилась голубая коляска и из нее вышел старик в белой шляпе и с ним белокурая девушка в кашемировой шали.

Старик, коренастый и довольно крепкого вида, с клинообразно подстриженной, с сильной проседью, бородой и загорелым лицом старого моряка, вылез из коляски, почти повиснув на поддерживающем его лакее — похоже было, что его одолел ревматизм, — и, волоча ногу, вошел в заведение модистки; а девушка, перед тем как последовать за ним, обернувшись, окинула рассеянным взглядом Марраре.

На ней была черная украшенная мелкими розами шляпка, и белокурые с золотистым отливом локоны обрамляли ее нежное, с тонкими чертами лицо, освещенное взглядом прекрасных глаз; вечерняя прохлада заставила еще больше побледнеть мраморную кожу щек, и ее античный профиль и безукоризненная линия плеч и рук, вырисовывающихся под шалью, явили ее глазам Педро небожительницей, случайно посетившей землю.

Он не знал, кто она. Но один из товарищей Педро, высокий, худой, с черными усами и сам весь в черном, который курил, стоя в ленивой позе у дверей кафе и заметил, каким смятенным и пламенным взглядом провожает тот коляску, увозившую прекрасное видение, приблизившись к Педро и взяв его под руку, проговорил размеренным басом:

— Хочешь, я скажу тебе, как ее зовут, мой Педро? И как зовут, и кто ее родители, и вообще все подробности ты узнаешь от меня… Но ты ведь не откажешься заплатить за эту услугу твоему Аленкару, твоему вечно жаждущему Аленкару, бутылкой шампанского?