Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

Они отправились во Францию.

Однако Париж, еще не успокоившийся, еще, казалось, сохранивший запах пороха на улицах, а на лицах — отблеск битвы, разочаровал Марию. Ночами она просыпалась от звуков «Марсельезы», ее пугали зверские лица полицейских; Париж был невесел: герцогини, бедняжки, не осмеливались показаться в Булонском лесу, опасаясь рабочих, этого ужасного сброда! Все же они прожили в Париже до весны, в уютном гнездышке, о котором мечтала Мария, обитом голубым бархатом и выходившем окнами на Елисейские поля.

К весне все вновь заговорили о революции, о возможности государственного переворота. Мария приходила в восторг от новой формы национальных гвардейцев, и это лишало Педро покоя. Когда выяснилось, что Мария беременна, Педро решил увезти ее из чарующего, но воинственно настроенного Парижа в мирно дремлющий на солнце Лиссабон.

Из Парижа он написал отцу.

Это был совет, вернее, даже требование Марии. Отказ Афонсо дать разрешение на их брак вначале привел ее в отчаяние. Она сокрушалась не о семейном разладе сына с отцом, нет, ей было невыносимо сознавать, что своим оскорбительным отказом пуританин-аристократ публично и грубо указал на ее сомнительное происхождение. Она возненавидела старика и настояла на немедленном венчании и отъезде в свадебное путешествие по Италии: ей хотелось доказать отцу Педро, что ни безупречная родословная, ни предки-готы, ни семейная честь не могут устоять перед объятьем ее обнаженных рук… Но теперь, когда они с Педро возвращаются в Лиссабон, где она намерена давать балы и блистать в обществе, признание их брака было для нее насущно необходимым; этот старик, с его жестокой старозаветной гордыней, уединившийся в Бенфике, всюду напоминал бы ей, даже среди зеркал и штофных обоев ее собственного дома, о бриге «Юная Линда», груженном черными невольниками… Она жаждала появиться в лиссабонском свете под руку со своим свекром, чья вице-королевская бородка придает такую живописность его благородному облику.

— Напиши ему, что я его обожаю, — шептала Мария мужу, склонившись над бюро и гладя волосы Педро. — Напиши, что, если у нас родится мальчик, я назову его именем деда… Напиши ему поласковее, Педро!

Письмо Педро к отцу было полно ласки и нежности. Бедный юноша любил отца. Волнуясь, он писал ему, что ждет первенца-сына и что все разногласия должны быть забыты у колыбели маленького Майа, наследника их славного рода… С откровенностью страстно влюбленного он писал отцу, как он счастлив с Марией, как она добра, хороша собой, как прекрасно воспитана — этими излияниями он заполнил целых две страницы, — и в конце письма он клялся, что немедленно по прибытии они кинутся к его ногам…

Едва сойдя с корабля, Педро поездом отправился в Бенфику. Однако оказалось, что за два дня до их возвращения Афонсо да Майа отбыл в Санта-Олавию; Педро воспринял это как оскорбление и был до глубины души уязвлен поступком отца.

Рознь между сыном и отцом сделалась еще более ожесточенной. Когда у Педро родилась дочь, он не известил об этом Афонсо и с горечью говорил Виласе, что «у него нет больше отца». Дочка была очаровательна: толстенькая, розовая малышка с белокурыми волосами и черными отцовскими глазами. Несмотря на настояния Педро, Мария не захотела ее кормить, хотя относилась к дочери с восторженным обожанием: целыми днями просиживала возле ее колыбели, забавляя девочку игрой своих драгоценных колец, целуя ее ручки, ножки, тельце, наделяя ее всевозможными нежными именами, опрыскивая духами и украшая бантами.

Безумная любовь к ребенку усиливала ее гнев против Афонсо да Майа. Оскорбление, которое он нанес ей, распространялось теперь и на этого невинного ангелочка. И Мария не сдерживала своего негодования и всячески бранила старика, называя его извергом и чудовищем…

Однажды Педро услышал это и возмутился; но Мария в ответ разразилась бурным потоком обвинений по адресу Афонсо да Майа, и, видя ее пылающее лицо и слезы на потемневших от ярости синих глазах, он смог только робко прошептать:

— Но ведь он — мой отец, Мария…

Его отец! И этот отец на глазах у всего Лиссабона обращается с женой сына, как с содержанкой! Пусть он называет себя дворянином, но ведет он себя хуже любого мужлана! И она права: он — изверг и чудовище!

И, выхватив дочку из колыбели, Мария страстно прижала ее к груди и запричитала сквозь рыдания:

— Никто нас не любит, мой ангел! Никто тебя не любит! У тебя никого нет, кроме мамочки! А другие тебя не признают!