Жозе Эса де Кейрош - Знатный род Рамирес

В том же 1871 году была начата и работа над романом «Преступление падре Амаро», воплотившем в себе эти принципы. Между первой декларацией о реализме, началом работы над произведением и ее концом прошло, однако, немало лет: вышел роман в 1876 году, а его последняя редакция относится к 1880 году. За это время вместе с запасом жизненных и житейских впечатлений Эса де Кейрош накопил и энергию отрицания, силу протеста против окружающей действительности.

Энергией отрицания продиктован и следующий, написанный в Англии роман Эсы «Кузен Базилио» (1877). Если преступление падре Амаро, который, влюбившись в дочь своей квартирной хозяйки, скрывал любовь, а потом свидания, и погубил роженицу и новорожденного, совершилось в провинциальном городке Лейрия, похожем на Ионвиль, где погибла Эмма Бовари, то действие «Кузена Базилио» происходит уже в столице, и герои нового романа стоят ступенью выше на лестнице социальной иерархии. Каждый из них тем более страстно претендует на принадлежность к свету, чем дальше от него отстоит. Флоберовский по основным мотивам роман, разоблачающий «провинциальные нравы» столицы, тоже завершается самоубийством главной героини Луизы, запутавшейся и задохнувшейся в мире, где все уничтожают, над всем торжествуют грязь и пошлость.

«Реликвия» (1888) — роман о путешествии в Иерусалим, ко гробу господню, безобидного грешника Теодорико Рапозо, любящего живых женщин несравненно больше, чем мертвого Христа, представляет собою следующую ступень в творчестве Эсы. Одновременно историко-философский и плутовской, антирелигиозный и бытовой, роман объединяет реализм с романтикой, создает причудливый сплав субъективности Гейне и объективности Флобера.

«Реликвия», так же как и другие романы Эсы, — эпически широкая, неторопливая хроника «Семейство Майя» (1889), в которой на трех поколениях прослежена судьба угасающего рода, и «Переписка Фрадика Мендеса» (1891), где нарисован образ идеального героя, возвысившегося над религиями и системами, национальностями и партиями, — показывают, как с годами все дальше и дальше, в глубь истории и современности проникал взор художника, как оттачивалось его оружие борца, принявшего на себя нелегкую миссию отстаивать правду.

Этим оружием была ирония.

Не в призывах к восстановлению былой мощи и созданию великой Португалии, а в иронии по поводу пламенных прожектов и действительного положения вещей нуждалось общество, утверждавшее, что вступило в эпоху Возрождения. Как раз ирония была предпосылкой его отрезвления и пробуждения. Именно горькая и едкая ирония помогала критической мысли пробивать брешь в позеленевшем от старости замке португальского абсолютизма, в древних, но все еще прочных монастырских оградах, — брешь, сквозь которую устремлялось к жизни освобождающееся от пут и вериг реалистическое искусство.

Еще в Коимбре ирония стала главной формой проявления свободного духа Эсы. Постепенно накапливая силу, она словно выбирала себе противника по плечу. Из эмпиреев романтической литературы она опустилась на землю, проникла в быт. Потом, уже с прочных позиций, пошла в атаку на «высшие принципы» системы: религиозно-монархический в его консервативно-феодальном значении, национальный в его казенно-патриотической, пышно-декоративной трактовке…

Нельзя, однако, сказать, что от произведения к произведению ирония Эсы нарастала последовательно и неуклонно. В каждом из них видны ее исторические рубежи и классовые границы. Сила ее и пределы ясно обнаруживаются и в романе «Знатный род Рамирес» (1900) — последнем из опубликованных при жизни автора.

Весьма современная история трудов и дней Гонсало Мендеса Рамиреса начинается с родословной героя и с рассказа о том, как он изнывал над бумагой, пытаясь поведать миру о подвигах своих предков. Эса как будто задался целью не оставить камня на камне от легенды о героической истории рода, символизирующей историю Португалии.

Скажем, известно, что славный Лоуреисо по прозвищу «Тесак» «отличился в битве под Оурике… и вместе с будущим монархом был удостоен небесного видения: именно при нем графу Афонсо явился Иисус Христос на десятиаршинном кресте, плывшем в легких золотых облаках». Но известно и другое. Крест, на котором, согласно Евангелию, распяли Иисуса Христа, имел в длину три, три с половиной аршина, и, значит, дон Лоуренсо, узревший голгофский крест в золотых облаках, по крайней мере на шесть с половиной аршин отклонился от размеров, принятых при Понтии Пилате. Казалось бы, пустяковая, случайная деталь, но она приобретает весьма коварный смысл на фоне иных деталей, столь же многозначительных.