Жозе Эса де Кейрош - Мандарин

И все эти бедствия Китая я приписывал себе одному! Моя больная душа преувеличивала значение Ти Шинфу, сравнивала его с Цезарем или Моисеем — вершителями человеческих судеб, воплощавшими силу своих племен. А я убил его, и с его убийством исчезла жизнеспособность его родины! Его разносторонний ум мог бы легко спасти эту древнюю азиатскую монархию, а я прервал его творческую деятельность! Его богатство, без сомнения, пошло бы на восстановление мощи государственной казны, а я тратил его, угощая мессалин из пассажа Элльдер персиками в январе! Да, друзья мои, я познал всю тяжесть угрызений совести человека, разрушившего империю!

И вот, чтобы хоть как-то отвлечься от тяжких мыслей, я вновь предался оргиям. Снял особняк в Париже на Елисейских полях и там творил нечто ужасное. Закатывал пиры наподобие Тримальхионовых и в часы безудержного разгула, когда гремел духовой оркестр и медь фанфар исторгала звуки канкана, а полуголые проститутки пели гнуснейшие куплеты и приглашенные сотрапезники — атеисты кабаков — богохульствовали, подняв фужеры с шампанским, я, как Гелиогабал, осатанев от ненависти ко всему мыслящему и совестливому, ползал на четвереньках и неистово по-ослиному ревел…

Потом я скатывался все ниже и ниже: стал бражничать и дебоширить вместе с низким людом, предался пьяному разгулу, описанному в «Западне», и не раз в блузе и сдвинутом на затылок картузе под руку с какой-нибудь «Mes-bottes» [6] «Ай-да-Сапожок» (фр.). или «Bibi-la-Jaillarde» [7] «Биби-чертовка» (фр.). шатался по бульварам и громким пьяным голосом, прерывающимся разве что отрыжкой, завывал:

Однажды утром после одного из таких кутежей, когда пьяный угар проходит и брезжит слабый свет разума, мне пришла идея отправиться в Китай! И, подобно солдатам, разбуженным сигналом боевой тревоги, которые тут же вскакивают и строятся, образуя колонну, мысли мои зашевелились и, выстроившись, создали великолепный план действий: я отправлюсь в Пекин, разыщу там семейство Ти Шинфу, вступлю в законный брак с одной из его дам и закреплю тем самым свое право на владение его миллионами. Это даст возможность поправить пошатнувшееся благосостояние достойного семейства, совершить пышный погребальный обряд, успокоив тем самым неприкаянную душу мандарина, щедро осыпать рисом нуждающихся, проехав по разоренным китайским провинциям, и, уж конечно, получить от императора стеклянный шарик — знак мандаринского достоинства: это, как я думал, для бакалавра труда не составит. Одним словом, я собирался собою возместить утрату Ти Шинфу и таким образом законно вернуть его отечеству если не престиж его и знания, то, во всяком случае, мощь его золота.

Иногда план мой казался мне смутным, туманным, детским и почти неосуществимым. Однако сама идея, ее оригинальность и значительность увлекала меня, как порыв ветра сухой лист.

Я начал мечтать, воображая, как ступлю на землю Китая. И вот наконец после всех сборов, которые я ускорил, соря золотом направо и налево, я отбыл в Марсель. Мною было зафрахтовано судно под названием «Цейлон». Оно-то однажды утром, когда первые лучи солнца заиграли на куполах собора Богоматери покровительницы мореплавателей, высящегося на темной крутой скале, и направилось на восток по упругим голубым морским волнам, над которыми вились чайки.

Мерно покачиваясь, «Цейлон» доплыл до Шанхая. От Шанхая по Голубой реке мы поднялись вверх до Чженьцзяня на маленьком steamer [9] Пароход (англ.). компании «Russel». В Китай я ехал совсем не в качестве праздного туриста, а потому пейзаж провинции, в которой я оказался, очень похожий на росписи фарфоровых ваз: голубовато-дымчатый, с голыми холмами и кое-где виднеющимися низкорослыми деревцами с раскидистой кроной, — оставил меня угрюмо-равнодушным.

И когда капитан парохода, развязный янки с козлиной физиономией, предложил мне осмотреть монументальные развалины древнего фарфорового города, — мы проходили мимо Нанкина, — я наотрез отказался, так и не оторвав унылого взора от глинистых вод реки.

И какими же тяжкими и тоскливыми показались мне дни плаванья от Чженьцзяня до Туньчжоу, когда мы проплывали на плоскодонках, провонявших п о том китайских гребцов, мимо низин, затопленных водами Белой реки, или шли вдоль берегов с бесконечными плантациями риса, среди которых нет-нет да возникали утопавшие в грязи мрачные деревушки или поля желтых гробов. По пути нам то и дело попадались вздутые позеленевшие трупы нищих — они плыли вниз по течению под сумрачно нависшим над ними небом!